Как их отрубленные руки гложут псы.
Однажды мне приснилось, что я умер. Будто я смотрю сверху на свой родной двор, на маму, возвращающуюся домой со смены в больнице. Я так хотел спуститься к ней, я пытался, но не мог. Не мог, потому что меня больше не было. Я парил так высоко, что подо мною остались линии электропередач. Я рыдал как сумасшедший, когда понял, что меня нет, и я никогда уже не смогу вернуться.
Через месяц или два после этого моего странного сна умерла мама. Словно это было дурное предзнаменование. Она не жаловалась на здоровье больше чем обычно, выглядела как всегда, а потом – кровоизлияние в мозг, инсульт и…все.
Мне тогда было двенадцать.
Похороны я плохо помню, урывками. Помню нетрезвых могильщиков, долбящих землю заступами. Дом, полный отвратительных пьяных людей. Они нажрались так, что спустя час уже пели песни. Я хотел, чтобы они все сдохли на месте, чтобы моя ненависть испепелила их дотла.
Я остался жить с дедом – а куда мне было деваться. После смерти мамы он начал пить еще чаще, и спивался так усердно, словно хотел установить первенство среди людей, сгоревших от выпивки в рекордно короткий срок. Напиваясь, он то хватался за ремень, то становился добреньким, плакал и пытался наладить со мной контакт. Это, кстати, было на тот момент еще более бесполезно, чем всегда: после смерти мамы я начал сильно заикаться, отдельные слова вовсе перестал выговаривать, а в день похорон просто лишился дара связной речи и дальше уже никак не мог заставить себя слепить воедино хотя бы пару слов. Дед утверждал, что я специально притворяюсь, чтобы свести его в гроб, и лупил меня ремнем каждый божий день, но заговорил я только после медикаментозной терапии, много позже, причем заикание так и не поборол.
Я никогда так и не понял этого человека. Свел в могилу свою жену, мою бабушку, которая непосильным трудом добывала средства к пропитанию, пока он пил и гулял. Ненавидел свою дочь, называл шалавой, которая нагуляла ублюдка и принесла его в отчий дом, ненавидел меня, своего единственного внука, называл недоноском и поздним выкидышем. Желал вслух смерти всем: мне, себе, соседям, незнакомым людям на улице. Говорил постоянно, что у него не сложилась судьба, вся его жизнь пошла под откос из-за баб. Охаживая меня ремнем, остервенело повторял, чтобы я не смел даже смотреть на женщин, потому что из-за "проклятых тварей" я стану таким, как он, и закончу так, как он.
Тем не менее, у него водились порнографические журналы и газеты, он постоянно их разглядывал и даже делал при этом некие гадкие вещи, про которые мне неприятно говорить. Однажды, когда, я думал, его нет дома, я пробрался к нему в комнату и стал листать эту макулатуру. За этим он меня и застал. Пойманный с поличным, я замер и приготовился к побоям, но дед повел себя странно: сказал, что я молодец, расту мужиком, не мужеложцем или больным извращенцем каким-нибудь, что парочку журналов я могу забрать себе, раз я уже вырос и проявляю здоровый интерес. Он был в подпитии. Поведал мне, для чего нужны подобные издания, что заниматься онанизмом не стыдно, и даже
