нам теперь!.. – послышались восклицания девушек, а Гриша, поднимаясь с полу, сердито бурчал:
– Это не я! Это Машка толстомордая! Я не виноват!
Аскитрея тем временем бросилась к портрету, думая, нельзя ли скрыть беду.
Но это было невозможно. Тонкое стекло лопнуло, а от рамки отлетел уголок.
Надя со страху даже заплакала, а Гриша упрямо твердил:
– Это не я… это Машка…
– Как не ты? Конечно, ты. Ведь она спокойно стояла, а ты на нее набежал, – волновалась Женя, – но ведь ты не нарочно… Бабушке так и скажем.
– Не хочу говорить бабушке… Не я разбил, а Машка… Не я, не я!..
– Ну, что тут – Машка. Уж коли вы с себя вину сваливаете, так я ее на себя приму, – заявила Аскитрея, сурово поглядывая на барчука. – Авось трех шкур не спустят. Пожалеют Калькину спину хоть из-за того, что паутинки в шитье без нее делать некому. А коли на Машку сказать, быть ей на скотной, давно до нее экономка проклятая добирается.
– Это уж как есть… И бесстрашная же ты, Калька… Отдерут тебя как следует, – послышались голоса.
Маша стояла как пришибленная, она даже не могла защищаться от обвинений Гриши, хотя ясно сознавала, что была тут ни при чем.
– Гриша, так ты не хочешь бабушке признаться, что нечаянно разбил портрет? – спросила Женя.
– Что мне признаваться, когда не я сделал, – бормотал Гриша.
– Так я скажу!
– А я отопрусь, скажу – Машка.
– Барышня, матушка, оставьте. Ведь его, баловня, скорее, чем вас, послушают, – уговаривали девушки Женю.
Но Женя побледнела, глаза ее засверкали, и она проговорила как бы через силу:
– Хорошо. Я не знала, что у меня брат не джентльмен. Девушки, не бойтесь, портрет уронила я и сейчас пойду извиниться за это перед бабушкой.
– Совсем не ты!.. Машка разбила!.. Она и винись, – хотел удержать ее брат.
– Стыдись, а еще хвастаешься, что ты – Стоцкий, – сказала Женя и, взяв осторожно портрет в руки, твердым шагом стала подыматься по лестнице наверх.
– Ну и молодец, барышня! Вот говорили: испорченная, мол, все по-бусурмански ладит. А видно, нет: бусурман-то кто другой, а не она! – торжественно заявила Калька и ушла, махнув рукой, к себе в девичью.
Глава V
В чулане
Старшие продолжали сидеть в комнате наверху у камина и разговаривали как раз о детях.
Бабушка и Сергей Григорьевич убеждали Ольгу Петровну, что английское воспитание испортило Женю и ее надо исправлять.
– Самознайкой будет. Не пристало девочке такие тоны задавать. Уж и верно Гришенька ее «маркграфиней» прозвал… Острый мальчик… Огонь…
– Мне не нравится, – говорил отец, – что в ней фанаберии много. Никогда она не поплачет, не попросит прощения как следует, точно век права.
И точно в подтверждение слов отца Женя спокойно и даже
