разбойников успел даже понять, что произошло.
Главарь разбойников глядел на происходящее остекленевшими глазами.
Наконец он всё понял. Но вместо того, чтобы ввязаться в бой, он так быстро бросил кинжал, как будто только что внезапно обнаружил в своих руках ядовитую змею, и метнулся к лошадям у коновязи.
Первинок пустил ему в верхнюю часть ноги стрелу. Споткнувшись, главарь разбойников упал. Его коричневые собачьи глаза залились потоками слез, и он поднял вверх руки и тонко, по-женски, заголосил:
– Не убивайте меня!
Два воя подняли главаря за шиворот и подтащили к Первинку.
Первинок приказал:
– Освободите деревенских и отдайте им эту сволочь.
Главарь бросился обнимать ноги Первинка. Он по-собачьи скулил:
– Не отдавайте меня этим свиньям. Вы, как и я, настоящие воины. Черни не подобает судить меня. А я вам пригожусь.
Первинок ногой брезгливо отпихнул главаря:
– Как смеешь ты называть себя воином, ты – грязный убийца беззащитных людей? Ты, мразь, не имеешь права не только ходить по земле, но и дышать ее воздухом! Пусть судят тебя люди!
Два старика подошли к главарю разбойников и потащили его к костру на казнь, недавно готовившуюся, безжалостным убийцей для них самих.
Главарь не сопротивлялся – страх отнял у него силы и теперь он был похож на пустой мешок.
Первинок подумал, что этот разбойник хладнокровно убивал людей. Но он никогда не думал, что и его самого могут убить. Но теперь тиран, несколько минут назад считавший себя богом, вдруг вспомнил, что у него есть жена, дети – две девочки и мальчик. Он их любил. Но он и не подумал вспомнить хотя бы одного из убитых им детей и женщин, как не помнил зарезанных им на шашлык овец. Ему было больно. Ему было очень жалко себя. Только себя.
Глава 15
Покончив с разбойниками, Первинок не стал задерживаться в деревне. Деревенским было не до гостей – над деревней висел один густой стон.
Выяснив у стариков, как выехать на большой тракт, Первинок приказал выезжать.
Туман спрятался в лесных зарослях. Небо очистилось от туч. Поднявшееся над лесом солнце освещало почерневший лес холодным светом. Редкие красные и оранжевые пятна впавшей в зимний сон рябины наводили грусть.
В дальней дороге, чтобы не было скучно и чтобы легче переносились тяготы пути, путники разговаривают между собой, кто-либо веселит других шутками-прибаутками, кто-то потихоньку поет. Сейчас ехали молча. Лица воев были темны и задумчивы. Тишину разрывал лишь треск случайной ветки, скрип старого дерева или шуршание прошлогоднего сухого листа. Да вдруг бесстыдно взрывался барабанной дробью дятел. Но эти звуки лишь подчеркивали тишину.
Память с ненужной услужливостью извлекала из своих глубин страшные картины: рев разъяренной толпы, перекошенные в злобе звериные лица, огонь, кровь – всё, что происходило с ним почти четверть века назад.
Это было странно – Первинок тогда был несмышленым
