упиваясь.
Да, это все она, чертовка, осклаблясь,
На палке лыжницы бесясь,
То ярко-голубым, а то сталисто-серым светом,
Не замечая ничего при этом,
Виляла, в слалом уводя, и финиша его достичь желала,
И вдруг, перекрестясь, как в пропасти пропала.
Из раны утекла и лавой застит очи,
И дымная река, свернувшись в многоточие,
На теле возвысясь пластом, корой, вулканом,
Пред нами предстает предсмертным чистоганом.
Ну а скорей всего, в лимфоузле лежит,
Как зверь в своей берлоге.
А мимо жизнь бежит
И вновь пути-дороги…
Все после зарастет, исчезнет страсть, как пламя.
На теле зацветет растительность. И нами
Займутся доктора всех будущих времен.
А также само время.
Профессорам достанется любви прошедшей эра.
И лишь кровоточащая ее кальдера
До века и потом еще не остывает,
И тот рубец любви всегда напоминает
О жизни там. Внутри.
Это был последний опус к Василисе двухгодичной давности, после которого у Августа навсегда пропала жажда консервирования собственных эмоций в рифме. «Видимо, – размышлял он, по привычке анализируя ситуацию, – я сказал все, что мог. Примерно как Артюр Рембо. Единственно, что все-таки не умер после того, как иссяк родник творчества». Добродетель скромности Августа никогда особо не привлекала, скорее она иногда принуждала его к использованию ее черт в своем облике. Верная память, как антикварная чеканка, продавленная в пространстве новыми декорациями и ролями героев, более вероятнее, чем старые слова, теперь с новой силой тормошила уснувшие было мурашки чувств, снова приглашая их бодро пробежаться по коже. Он еще раз убедился в своей правоте и существовании в себе иной, независимой жизни «там внутри».
Потом он отдал дань геологической романтике и бегло прошелестел таежную метеосводку:
Громыхнуло небо в бубен облаков,
Взволновались кудри северных лесов.
С юга приближался шепелявый гость,
Шепотом стирающий городскую злость.
Сердце вдруг забило первобытный бой,
Жилы натянуло звонкой тетивой –
Молния не хочет вхолостую бить,
А река стремится поскорей уплыть.
Дождь, не постучавшись, отворил окно
В дверь ворвался ветер с кем-то заодно,
Зашумели гости с громом во главе,
Заварили чаю на сухой траве.
Мы сидели долго, выплеснули все,
Что налил нам вечер, что нальет еще.
Отсырели стены от чужих обид,
От страстей туманных был и я убит.
Вдоволь настучавшись градом по столу,
Вдоволь
