расится вагонка, стук колес – приправа дня.
Довези скорей козлёнка и щенёнка и меня.
Голод, холод, взгляд подонка шарят, лезвием звеня.
Сохрани, прошу, козлёнка, и щенёнка, и меня.
В крапках дождика щебёнка, много дыма без огня.
Проведи тропой козлёнка и щенёнка и меня.
Распушилась ель, сосенка. В пятнах маковых стерня.
Не найдёте.
Ни козлёнка.
Ни щенёнка.
Ни меня.
Ольга Левская
Сказка первая. КАССА
Телефон Ричарда слабо пискнул полудохлым голодным птенцом. Голос Сью, перекрываемый бодрым бубнением диктора из теленовостей, недовольно проворчал с дивана:
– Сколько можно сидеть на одном месте? Якорь твой чугунный геморроем не прострелит? Съездил бы в магазин. Стейки кончились, рыба тоже. Овсянку завтра доедим. Две пинты молока возьми. И еще там по мелочам. Я тебе список в телефон сбросила.
Дик оторвался от экрана монитора со свежим выпуском «In-Cyprus», близоруко уставился поверх разболтанной очечной оправы на силуэт жены, угадывавшийся на угловом диване, и как можно ласковее сказал:
– Сьюзи, здесь у них метрическая система. Нет никаких пинт.
– Вот незадача, все забываю, никак не привыкну, – вздохнула Сьюзи. – Ричард, а две пинты – это сколько?
– Это литр, Сью. Чуть больше.
– Значит, возьми литр. Кувшин пластмассовый. Все равно все с кофе выдуешь.
Было заведено, что Сью сама ездила в супермаркет. Дику оставалось лишь выгрузить сумки из машины и донести их через крошечный дворик до кухонной двери. Ездить в магазин для Сью было не тяжело – много ли требуется припасов для двух стариков? – но сегодня, то ли мигрень ее замучила, то ли ежедневно умасливаемый гепариновой мазью варикоз разнылся, но отрываться от дивана у нее не оказалось никакого желания.
– Ладно, дорогая! – попытался изобразить улыбку Ричард, заранее зная, что все равно никто этой улыбки не увидит: Сью давно надоело смотреть на вечно кислую вечнозеленую сморщенную небритую физиономию Дика, а больше никого в доме, за исключением двух безразличных пятнистых котов, не было.
– Желание жены – закон для мужчины. – Дик встал с кресла, потянулся и пошел одеваться. Натянул застиранные джинсы. Напялил несвежую мятую майку с полусмытой надписью «Bradford», сунул подъеденные подагрой ступни в растоптанные кроссовки, взял ключи и вышел на улицу.
Водительская дверь тридцатилетнего выгоревшего на бешеном солнце небесно-голубого «рэнджа» тихо всхрюкнула. Дик тяжело плюхнулся на водительское сиденье, поелозил, устраиваясь поудобнее, защелкнул заскорузлый просоленный морской водой ремень и завел двигатель. Интересно, доживет колымага до трехсот тысяч миль, или раньше рассыплется? На одометре было двести семьдесят пять. Радио тихо завело всегдашнюю шарманку на непонятном языке.
Дорога с горы в город была узкой, известной Ричарду до самого последнего-распоследнего миллиметра. Слева пропасть, справа – заброшенное кладбище и такая же полуразваленная часовня. Прямо на асфальте, – обычно для зимы, – Дика встречало кудрявое юное облачко. Ему нравилось, когда повезет, проезжать сквозь облака: «люди по ним летают, а я езжу». Здесь высоко; тут самая высокая точка в ближних окрестностях Пафоса. И самая тихая. Оба, – и Дик, и Сью – ненавидели шум. Это от него сбежали они из Лондона два десятилетия назад – сюда, на Средиземное море. Когда выросли и разъехались дети, когда не стало никаких разумных и неразумных причин, чтобы оставаться в пустом покинутом гнезде, – там, где уже не найти сил, чтобы остаться.
Дик тормознул на перекрестке с магистралью и зажег правый поворотник. Сверху, со стороны Лачи́, машин было немного. Снизу, из Пафоса, не было совсем. Да если бы и были – они на подъеме, совсем медленные. Дик молодцевато газанул. Старая бензиновая карбюраторная «восьмерка» утробно гавкнула, и две с половиной тонны выгоревшего побитого ржавчиной голубого железа весело покатились под горку, то и дело поблескивая мутными огоньками тормозных фонарей.
В «Альфа-Меге» Ричард заехал сразу на второй этаж парковки. Первый, прямо над торговым залом, он не любил – там в любое время скапливалась масса народа, а свободное место нужно было еще умудриться найти. То ли дело на втором, где толкучка начиналась только перед праздниками. Был еще третий, но там почти всегда без вариантов: на третьем парковали свои мелкие машинешки сотрудники магазина, и с местами то же самое, что и на первом. Четвертый этаж, он же крыша, тоже предназначен для парковки, – но половина площади была всегда завалена каким-то оборудованием
