банки и убивали людей.
– Значит, вы допускаете, что это мог быть мужчина, – сказал Рённ.
– Да, после того, что вы сказали… Ясное дело, парень, а как же.
– А остальные двое? Вы можете их описать? И машину?
Шёгрен затянулся в последний раз и бросил окурок в камин, где уже лежала куча окурков и обгорелых спичек.
– Машина – «рено-16», это точно. Светло-серая или бежевая – не знаю, как цвет называется, в общем, почти белая. Номер весь не скажу, но мне запомнилась буква «А» и две тройки. Или три… во всяком случае, не меньше двух, и, по-моему, они стояли рядом, где-то посередине.
– Вы уверены, что «А»? Может, «АА» или «АВ»?
– Нет, только «А», точно помню. У меня зрительная память на редкость.
– Это очень кстати, – заметил Рённ. – Нам бы всегда таких очевидцев.
– Вот именно. I am a camera[12]. Читали? Ишервуд[13] написал.
– Не читал, – ответил Рённ.
Он не стал говорить, что смотрел одноименный фильм. Пошел на него только ради своей любимой актрисы Джули Харрис, а фамилия Ишервуд ему ничего не говорила, он и не подозревал, что фильм снят по книге.
– Но фильм-то вы, конечно, видели, – сказал Шёгрен. – Так всегда с хорошими книгами, которые экранизируют, люди фильм посмотрят и за книгу уже не возьмутся. А вообще-то, картина отличная, только название дурацкое – «Бурные ночи в Берлине», надо же!
– М-да. – Рённ мог поклясться, что, когда он смотрел эту картину, она называлась «Я – камера». – М-да, название неудачное.
Смеркалось, Стен Шёгрен встал и включил торшер, который стоял за креслом Рённа.
– Ну что ж, продолжим, – сказал Рённ, когда он снова сел. – Вы собирались описать людей в машине.
– Ага, впрочем, сидел в машине только один.
– А второй?
– Второй стоял на тротуаре и ждал, придерживал заднюю дверцу. Рослый, повыше меня, верзила. Не то чтобы толстый, а крепкий такой, сильный на вид. Моего возраста, примерно лет тридцати – тридцати пяти, кучерявый, как артист этот, Харпо Маркс[14], только потемнее. Брюки черные, в обтяжку, расклешенные, и рубашка тоже черная, блестящая такая, на груди расстегнутая, и, по-моему, цепочка на шее, с какой-то серебряной штучкой. Рожа довольно загорелая или просто красная. Когда эта девица подбежала – если это была девица, конечно, – он распахнул дверцу, чтобы она могла вскочить, захлопнул дверцу, сам сел впереди, и машина рванула со страшной скоростью.
– В какую сторону? – спросил Рённ.
– Они развернулись посреди улицы и понеслись к Марияторьет.
– Так. Ясно… А второй? Второй мужчина?
– Он же сидел за рулем, так что его я не рассмотрел как следует. Но он показался мне моложе, лет двадцати с небольшим. И худой такой, бледный. Белая тенниска, руки тощие-тощие. Волосы черные, довольно длинные и грязные, я бы сказал. Сальные космы. И тоже в темных очках. Еще я припоминаю на левой руке у него широкий черный ремешок – часы, значит.
Шёгрен
Я – камера (
