xlink:href="#n_17" type="note">[17], он в буквальном смысле Дядя Сэм. Женоненавистник из тех, что боготворят женственность как идеал, он обвиняет реальную женщину из плоти и крови в том, что она “стащила его с небес на землю – нет, хуже: в грязь”, и считает женщин слишком сумасбродными существами, чтобы разрешать им голосовать. Однако при всей своей чудовищности он не чудовище. Благодаря таланту Стед мы на каждой странице явственно чувствуем, что под оболочкой его мужского желания верховодить кроется детская незащищенность и слабость, и писательница умеет внушить читателю жалость и симпатию к нему, представить его забавным. Язык, на котором он разговаривает дома (язык не сказать что детский, нечто более причудливое), – это неиссякаемый, насыщенный выдумкой поток аллитераций, абсурдных стишков, каламбуров, повторяющихся шуток, нарочитых стилистических несоответствий и понятных лишь в семейном кругу намеков; цитирование вне контекста не даст обо всем этом должного представления. Лучший друг с восхищением говорит ему: “Сэм, когда ты разговариваешь, ты, ей-богу, целый мир творишь”. Детей завораживают его речи, но при этом в них, в детях, больше взрослости и здравого смысла, чем в нем. Когда он экстатически описывает будущий способ путешествовать – перенос с помощью дематериализации, при котором пассажиров будут “забрасывать в трубу и разлагать на атомы”, – его старший сын сухо замечает: “Далеко так не уедешь”.
Постоянные объекты приложения необоримых сил Сэма – это Хенни и ее падчерица Луи, дочь Сэма от умершей первой жены. Хенни – избалованная, безнравственная, а сейчас театрально страдающая дочь богатого балтиморского семейства. Ненависть между мужем и женой усилена тем, что каждый преисполнен решимости не дать другому уйти и забрать детей. Их неприкрытая война, которую усугубляют растущие денежные проблемы, служит мотором повествования, но и у этой ненависти имеется черта – сама ее исступленность, – не позволяющая ей выглядеть чудовищной, делающая ее вместо этого комичной. Изнуренная, неискренняя неврастеничка Хенни с ее “мрачными взорами” и еще более мрачными настроениями – домашняя “ведьма” (ее выражение), вливающая словесную отраву, приготовленную на основе действительности, в охотно подставленные детские уши. Если речи Сэма полны прекраснодушной любви и оптимизма, то в ее разговорах главенствует невротическая мука и тьма. Как замечает автор, “он называл лопату предтечей нынешней сельскохозяйственной техники, она – вонючей навозокопалкой; общего языка, чтобы объясняться между собой, у них не было”. Или, как говорит Хенни: “Ему нужна правда, только правда, но чтобы при этом у меня рот был на замке”. Она же: “Он толкует о равенстве, о правах каждого – больше ни о чем. Хочется крикнуть в ответ: а как насчет прав каждой?” Но в лицо она ему ничего не кричит: они уже не один год как не разговаривают. Вместо этого она пишет сухие записки, адресованные “Сэмюэлу Поллиту”, и оба они используют детей как посланцев.
Если война между Сэмом и Хенни – передний
