есть фото? – с энтузиазмом восклицает мама. Съезжает на самый краешек кресла, протягивает руку. – Дай-ка поглядеть! – Она берет карточку, смотрит на нее во все глаза, ничего не говорит, только смотрит. Потом вдруг опять начинает плакать, слезы капают из уголков глаз. – Господи, какой же хорошенький, – говорит она, сглатывая слезы, – откуда он?
– Из Колумбии, – отвечает Эскиль.
– А где это?
Я гляжу на нее, хихикаю, но она не обращает внимания.
– В Южной Америке, – сообщает Эскиль.
– Боже мой, глазищи-то какие, – говорит мама, оборачивается ко мне, протягивает снимок. – Глянь, Юн! Глянь, какой красавчик!
Я беру карточку слегка безразличным жестом, сам себя ненавижу за это, не хочу быть таким, но по-другому не получается, хочу выказать интерес, но не в силах, смотрю на фото, вижу маленького темнокожего мальчугана с кудрявыми черными волосами, бросаю на него беглый, слегка равнодушный взгляд и возвращаю карточку маме.
Ничего не говорю, только хмыкаю. Самому тошно, не хочу я быть таким, но по-другому не получается. Остальные смотрят на меня, сквозь меня. А меня жжет стыд, душа в крови, однако я держу улыбку, стараюсь делать вид, будто ничего не случилось, но безуспешно, мама глядит на меня, сердится, не говорит ни слова, хотя взгляд полон презрения, а секунду спустя она опять смотрит на снимок, опять улыбается и легонько покачивает головой, потом опять переводит взгляд на Эскиля и Хильду, начинает расспрашивать: сколько мальчугану лет, известно ли им что-нибудь о его родителях, об окружении, в котором он рос, какое имя они ему выбрали; она с жаром сыплет вопросами, и Эскиль с удовольствием отвечает.
– Господи, до чего же я рада! – Мама берет кофейник, с улыбкой наполняет чашки на столе.
– Ты забыла принять таблетки? – неожиданно вырывается у меня.
Она оборачивается ко мне, я прямо вижу, как радость улетучивается, уступает место прежней жёлчной мине.
– Что? – переспрашивает мама, недоумевает, о чем это я, забыла, наверно, как нынче утром говорила, что от новых таблеток трясутся руки, даже кофе невозможно налить, не расплескав.
– Рука-то у тебя вон какая твердая! Ты забыла принять таблетки? – повторяю я. Не хочу, но все равно говорю, слова вроде как сами слетают с языка. Стараюсь улыбнуться, обратить все в шутку, но не получается, вместо улыбки выходит злобный смешок. Секунда – и мама просто отворачивается, даже не дает себе труда сказать что-нибудь, ей вроде как надоело, она опять смотрит на фотографию, потом вдруг опять улыбается, как бы оттаивает, глядя на мальчугана. Тишина. Эскиль берет пачку сигарет, открывает, подносит ко рту и губами вытаскивает сигарету.
– Господи, какой же красавчик, – повторяет мама, не сводя глаз с фотографии; я смотрю на нее и хихикаю, ведь она всегда обзывала темнокожих людей черномазыми, и она обзывала, и Эскиль тоже, ишь, прогрессисты ретивые, расисты мелкотравчатые, оба, а теперь вдруг сидят тут и восторгаются темнокожим мальчуганом,
