намека на ссору в этих телефонных разговорах ни разу не проскользнуло. И слава Богу…
По вечерам перед сном Ирина начала читать сыну сказки. Серенька лежал отрешенно, не проявляя ни удовольствия, ни гнева, но каждый вечер полчаса посвящались этому, казалось бы, бессмысленному занятию.
Потом начинался урок самообразования – чтение «Писем из Энска». Замковская в один из вечеров прочитала их все, в один присест, проревела полночи, а потом решила сделать это еще раз внимательно, с карандашом в руках, выписывая наиболее важные с ее точки зрения куски.
Никакого высшего образования за ее плечами не было, никто и никогда не учил ее делать конспекты или рефераты, здесь она «изобретала велосипед», поэтому выписки получались отрывочными и бессистемными.
Кстати, идею постоянно читать Сереньке сказки Ирина почерпнула именно из этих писем.
На второй или третий день такой работы, Замковская вдруг поняла, что с самого начала все делала неправильно. Записи ее явно делились на несколько категорий или тем. Поэтому она переписала все на отдельные листочки, решив, что потом разложит их по этим самым темам, название которых вот так быстро не приходило в голову и не формулировалось.
В этот вечер, закончив делать выписки с последней сорок восьмой страницы, Ирина с жалостью отложила листки. Она уже привыкла, что каждый вечер встречается и общается с этой мужественной женщиной, привыкла слышать ее голос, который иногда давал ей советы, иногда сердился и ругал за лень и нерадивость. А иногда Ирина позволяла себе всплакнуть вместо автора, у которого сил на это зачастую просто не оставалось.
Замковская встала, прошлась по комнате, посмотрела на мир через окно. Она немного приврала в тот раз Алексею Михайловичу. Действительно, увидеть ее гуляющую по номеру было довольно трудно – это правда. Но она сама, прислонившись лицом к стеклу, видела вдалеке силуэты деревьев, огни далеких домов и иногда одинокую луну, бегущую по каким-то своим, неведомым Ирине, делам.
Ей почему-то вспомнились пронзительные строки Лермонтова, выученные давно, еще в детдоме. Она тогда не обратила на них внимания, а вот, оказывается, они жили в ней все это время.
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Печальные огни печальных деревень.
Замковская как-то в принципе не любила этого поэта и не очень понимала, как можно «скакать в телеге». Да и, скорее всего, в последней строке не могло быть подряд двух «печалей», здесь память ее подводила, но…
Но, вместе с Тимофеем изъездив полмира, и не раз ночью ехавшая и на поезде, и на машине по разным странам, почему-то Ирина эти строки воспринимала как портрет именно России. Может, потому, что нигде больше огни деревень не были печальны…
Она вернулась к своему креслу, забралась в него, как привыкла, с ногами и начала раскладывать пасьянс из листочков с выписками.
«Страхи
