ее, у меня нету ни малейшего желания… Но. Это мой долг… моя работа… рыться в чужом, испачканном кровью, белье. Сажусь на ступеньку. Рядом стоит жестяная банка, истыканная тонкими окурками. Разглядываю фильтры. Следы помады почти на каждом. Осторожно поднимаю пепельницу и вываливаю вонючие бычки на лестницу. Затхлый пепел взмывает ввысь, забиваясь в ноздри.
Нет. Ни одной мужской сигареты. Только дамские, тонкие «Vogue». Кидаю жестянку вниз по ступенькам.
Хозяйка приходит спустя четверть часа. Толстая, безобразная женщина, с огненно-рыжими кудрями волос. На ней черное пальто. На плечах – куски перхоти.
– Господи, свиньи какие… – говорит горлом. Видит рассыпанную пепельницу. Пухлые руки принимаются собирать окурки.
– Бросьте, это может быть полезным следствию… – Она не слышит. Сгребает ладонями заскорузлые бычки. – Женщина! – Замирает. Но все еще держит в руках горсти грязных фильтров. – Бросьте это!
Она разжимает кулаки – монстр, созданный из потеющих жировых складок.
– Вы из милиции?
– Да. Мне нужно попасть внутрь.
И, прежде чем она успевает спросить удостоверение, раскрываю красные корки перед ее лицом.
– Сибиряков Антон Владимирович… Угу-угу… Следователь…
Прячу документ от жадных, бесцветных глаз.
– Будьте добры, откройте дверь.
– Горе… – она говорит, но обрывается, глядя на меня. – Горе?
Мерзкая правда темного мира. В интонации, в белом языке, облизывающем сухие губы. В каплях пота. Является ли горем смерть ребенка? Существо, напротив меня, не знает ответа.
– Откройте дверь, – я слишком устал.
Ключ вращается в замке, скрипят петли. Я подхожу к черному зеву, не пытаясь противостоять его сладкой притягательности… Ступаю за порог, погружаясь во тьму. Здесь так холодно, Боже… почему здесь так холодно?! И пахнет не Оксаной. Воняет смертью.
Позади меня хозяйка квартиры щелкает выключателем. Под потолком вспыхивает пучок флуоресцентного света. Лампы жужжат, будто рой жирных мух на скотобойне. Меня передергивает, но даже такое освещение не способно изгнать мрак. Вижу его в углах. Под обувной полкой, за вешалкой. Он шипит и извивается, скалясь на каждое мое движение. Раненая змея, защищающая свое жилище.
Оборачиваюсь. Женщина не решается войти. Стоит в дверях. На бледном лице – древний ужас далеких предков. Инстинкт самосохранения.
– В чем дело?
– Я боюсь…
Она и вправду боится. Ее трясет. Мы словно попали в морг. Так схоже…
– Чего?
Знаю, что она не сумеет найти ответа, но… она находит:
– А вдруг она там? Сидит в своей комнате и не знает, что умерла…
Страх щекочет шею. Пытаюсь разгладить его ладонью.
– Этого не будет, – говорю ей грустным голосом. – Этого никогда не бывает.
Перед глазами плывут красные образы той ночи. Переломанное тело под колесами моей машины. Люди вокруг. Свет фар, бьющий
