приходов, ни печали, словно все это меня не касалось. Во мне жило убеждение (как у многих детей!), что меня в роддоме перепутали и потому мама не чувствует себя моей мамой, а я – ее дочкой. Подходила к зеркалу и не видела у себя ни ее миндалевидных карих глаз, ни очаровательных ямочек на щеках. Она была очень привлекательна. Про себя шептала «мама, мамочка», но вслух – ни за что! Звала ту маму, которой на свете не было. Как сладостно придумывать: вдруг нашлась настоящая мама, такая добрая, такая ласковая, книжки вместе читаем. Придумаю, а что с ней делать дальше – не знаю.
Истории 1949—1953 годов
Муром – деревня Лядо
что на берегу речки Тулки, впадавшей в речку Вазузу, которая спорила с Волгой, кто из них длиннее. Но деревня Лядо будет потом, сначала про все, что наслучалось в Муроме.
Муром – город в те времена маленький. Меня и про меня знали все. Чувствовала это – спиной. Дня три после визита мамы меня не вызывали к доске и не спрашивали на уроках. Меня нельзя было тронуть, а тем более, что-нибудь сказать. Я могла побить, была спортивная, сильная. Однажды кто-то из девчонок сказал: «Твоя мачеха обманула меня на рубль (мачеха работала в магазине)». Я с отчаяния отколотила эту девчонку. Тогда девочки и мальчики учились отдельно. Наш девчачий класс «А» собрался бедовым. Не слишком управляемым. Мы все чувствовали себя королевами, и нам это нравилось.
Кончился первый школьный год с мачехой. Отец объявил, что на лето меня отвезут в деревню, к родителям мачехи. Там будет весело и меня ждет сестра Надя – дочь мачехи. Мы сели в поезд и поехали в Смоленскую область, Гжатский район, в деревню Лядо (что значит – Большая поляна). Поскольку успела увлечься историей и знала о декабристах (спасибо библиотекарше – она писала про них какие-то работы), представляла – еду на каторгу.
Каторга оказалась маленькой красивой деревенькой. Как не хотелось туда ехать! И как не хотелось оттуда уезжать! «Каторга» породила, разбудила во мне особое родство с природой.
Бабке я оказалась костью в горле. «Чтоб не нахлебничала», – то и дело приговаривала она. Одним ведром, двух поначалу не поднимала, я таскала воду из колодца, кормила кур и овец, ворошила сено, пасла корову Галку. Все работы мне нравились, особенно пасти корову. Берешь хорошую горсть крупной соли и описываешь ею круг на лугу. Раскрываешь книжку, а Галка ходит вокруг тебя, как на веревочке. Но, пожалуй, еще больше любила собирать куриные, гусиные, утиные яйца. Вся эта публика неслась где попало. Приходилось пробираться меж кустов, среди бурьяна за забором, лазить под огромные лопухи, словно ты ищешь сокровища или пробираешься тайком к партизанам. Когда приносила бабке большую корзину разнокалиберных, иногда еще теплых яиц, бабка смягчалась и непременно выделяла – на выбор – яйцо на съедение. Там, в деревне, сырые яйца были очень вкусны!
Но главное в яйцах, конечно, не вкус, а удивительное белое совершенство.
