по комнате, потом устраивался поближе к вершине и пел! Наверное, рассказывал что-то в свою очередь…
Прожил он у нас до весны. Привык так, что совсем перестал бояться. Мы садились за стол, и снегирь тотчас шлепался на край, где теперь стояло его блюдечко. «Ну, коллега, – говаривал отец, – надо тебе набраться силенок. Впереди полет. Дело трудное. По себе знаю». И выкладывал на блюдечко крошечные кусочки творога или сыра. Сыр снегирю нравился больше.
Чуть потеплело, родители стали открывать сначала форточку, потом окно, но снегирь упорно не желал покидать елку… Она так и стояла зеленая и почти не осыпалась… Сговорились, догадывалась я.
За окном воробьи уже вовсю горланили и устраивали веселые весенние потасовки, уже почти стаял снег в палисаднике… Мама принесла несколько веточек вербы в пушистых серебристых шариках. По комнате поплыл терпкий, пряный дух…
Из глубины елки степенно вышел наш снегирь, перелетел на раму открытой форточки, посидел минутку, потом расправил крылышки и, не оглядываясь, взмыл в небо.
Отец несколько дней все примерялся вынести елку и отходил, оправдываясь: «Комната без нее совсем опустеет!» А потом поднялась суета-суматоха – отца переводили в новое училище.
Снегирь, как всякие живые существа, встретившиеся на пути, сильно укрепил во мне братское чувство ко всему живому, что растет, шелестит, двигается, поет разными голосами… Помню – с тех лет, где бы ни оказывалась, глаза непременно отыскивали травку ли, птицу ли, бродячую собаку… Наверное, нас просто притягивает друг к другу.
Истории 1946 года
Лето. Енакиево
Времени до отъезда в Енакиево было в обрез. Все суетились, я тоже. И почему-то то и дело попадала кому-то под ноги.
«Будешь плохо себя вести, – предупреждает мама, – оставим тут одну». И, чтобы не мешалась, меня укладывают спать. Днем. Просыпаюсь. Тишина. Никого. Выхожу из спальни – чемоданов нет. Дверь из квартиры заперта. Все, понимаю, оставили! Может, смогу догнать и пообещать, что никогда-никогда…
Хватаю табуретку и выбиваю окно. Мы живем на первом этаже. Собираюсь выпрыгнуть и слышу, как соседка кричит: «Люба, Томка у тебя окно разбила!»
Вбегает мать, белая. Через час на поезд, а я, дрянь этакая… «Но вы же меня оставили!» – рыдаю я. «Тебя оставишь!» – кричит мать и бежит искать стекольщика, повелев сидеть на чемодане. Оказалось, его просто поставили за дверь. Но меня она все же оставит спустя несколько лет.
На чемодане сидеть было неудобно. Но надо. Родители меня все-таки с собой взяли.
Первый раз еду на поезде. И все говорят – смотри в окно, запоминай. За окном качаются проплывающие мимо дома, леса, встречные поезда, а внутри качаются полки, качается пол, качаюсь я… Приехали. На вокзальной площади пыль и грязь, на улицах – пыль и грязь, жухлая трава, бурьян вдоль
