Ушаков, и Ефрем произнес, вздохнув:
– Отец частенько тебя вспоминал. Говаривал, что живопись да наука украли Богом данного реставратора. Любил он тебя, Игорь, очень любил. И ценил, как никого другого. Не поверишь, но порой я даже завидовал тебе.
– Знаю, что любил, – с грустинкой в голосе отозвался Державин. И тысячу раз прости, что не смог на его похороны приехать.
Ефрем вспомнил, как Державин вздохнул при этом:
– Это сейчас в России благодать да свобода передвижения. Хоть в Америку лети, хоть оттуда в Россию, были бы только деньги. А тогда… Кстати, где он у тебя похоронен?
– Здесь же, в Удино.
– Вот и хорошо. Завтра и на могилку сходим, помянем.
Он замолчал было и вдруг задал вопрос, который, видимо, все это время крутился у него на языке:
– Ты Ольгу-то давно не видел? Как там она?..
Моментально догадавшись, о какой Ольге спрашивает Державин, Ефрем негромко откашлялся и уже в свою очередь спросил:
– А ты что, ничего не знаешь?
– Да вроде бы нет, а что?
– Что?.. Хреновые, брат, дела. Она же с Мансуровым в аварию попала, на них какой-то самосвал наехал, и…
– И что?.. С Ольгой что?
– Она-то жива осталась, правда, уже полгода как к постели прикована, а вот Мансуров… В общем, еще прошлой осенью похоронили. В октябре.
И снова он не мог не обратить внимания на реакцию Державина, когда тот спросил о дочери Мансуровых:
– А Злата?..
– Что Злата? Ничего. Она в тот раз не поехала с ними на дачу, так что…
Эта новость, видимо, выбила Державина из колеи, и он попрощался вскоре, пообещав перезвонить завтра же, то есть, выходит, уже сегодня, в понедельник, и где-нибудь ближе к обеду прикатить в Удино.
Правда, Ефрем еще успел спросить, что за дело такое привело столь маститого эксперта в Москву и чем лично сможет ему помочь скромный иконописец Ефрем Ушаков, однако Державин только пробормотал что-то маловразумительное да еще сказал, что все это не телефонный разговор, да и посторонних ушей он не должен касаться.
И всё! Более о цели своего приезда в Москву ни слова.
А утром… Утром начались столь радостные хлопоты, будто он готовился встретить Пасху или Рождество Христово.
По второму разу прошелся влажной тряпкой по выскобленным деревянным половицам, вытряхнул во дворе тканые дорожки и небольшой коврик, что лежал перед иконостасом, сходил в коммерческий магазин, чтобы было чем встретить дорогого гостя. А он всё не появлялся и даже не звонил, заставляя волноваться и думать черт знает о чем. И если после вчерашнего звонка Державина как-то отодвинулось в сторону видение Рублевского Спаса с кровяными потеками на темном челе, то теперь это видение почти неотрывно преследовало его, и чем ближе к вечеру, тем все ярче высвечивалось в памяти это видение. И он уже терзался мыслью, что оно как-то завязано на появлении Игоря в Москве, столь же мистическом, как и видение
