длительное молчание, чей-то приглушенный шепот и наконец:
– Простите, кем вы ему будете?
– Товарищ… мы когда-то работали вместе… еще до того, как он покинул Россию.
– Простите, а фамилия ваша?
Не понимая, зачем дежурному администратору гостиницы понадобилась его фамилия, Ушаков все-таки счел нужным назвать себя:
– Ушаков. Ефрем Лукич Ушаков.
Замолчал, вслушиваясь в приглушенный говорок на другом конце провода и уже предчувствуя недоброе, но то, что он услышал…
– Извините, Ефрем Лукич, но… В общем, умер ваш товарищ. Сегодня ночью умер… у себя в номере.
Ушаков верил и не верил услышанному.
– К-как умер? – выдавил он из себя. – Я же всего лишь вчера с ним по телефону… и он говорил, что…
– Сердце! – коротко и звонко, словно гвоздь вбил в крышку гроба, пояснил администратор. – Так что, как сами понимаете, помочь вам ничем не можем.
Телефонная трубка наполнилась короткими гудками, и Ушаков, с трудом осмысливая услышанное, опустил ее на рычажки.
Умер…сердце.
В подобное невозможно было поверить.
В голове творилось что-то невообразимое, где-то глубоко в груди перехватило дыхание, и он почти беззвучно шевельнул губами, пытаясь прочитать молитву. Вновь, уже помимо своей воли, покосился на окно. Будто именно там, в темном проеме, таилось нечто такое, что связывало почти неправдоподобное появление в Москве Игоря Державина, столь же непонятную и оттого несуразную смерть в столичной гостинице и, наконец, явление Рублевского «Спаса Вседержителя».
«Спаса» с потеками крови на челе.
Чувствуя, что его мозги уже не в силах переварить происходящее, и еще самая малость – и у него окончательно поедет крыша, Ефрем потянулся рукой за бутылкой и осторожно, чтобы только не расплескать дрожащими руками водку, до краев наполнил лафетник.
Когда немного полегчало и стало вроде бы легче дышать, он, еще раз покосившись на окно, заставил себя подняться из-за стола и, шаркая по выскобленным половицам, словно одряхлевший старик дотащился до кровати и почти ничком упал на подушку.
Перед глазами, будто это было наяву, стоял все тот же Рублевский «Спас Вседержитель», и ощущение было такое, будто этот лик уже появлялся когда-то в оконном проеме, да вот только вспомнить бы, где и когда это было.
Уставясь в потолок и напрягая память, Ефрем возвращался в действительность. И наконец вспомнил…
Отец!
Да, конечно, отец! Господи, да как же он мог забыть это?! Ведь именно его отцу, Луке Ушакову в такой же поздний весенний вечер явился в оконном проеме «Спас» Андрея Рублева. Правда, без потеков крови под глазницами. И было… Господи милостивый! Еще в самом начале тридцатых годов, в первые годы коллективизации, когда его отцу едва исполнилось двадцать лет, но он уже слыл знатным иконописцем… Как рассказывали удинские старожилы,
