еобходимость моей работы. Мне нравится знать, что она приносит обществу пользу. Большинство из нас любит свое дело, честное слово. Здесь по-другому просто не получается. Кто не верит, как говорится, пусть проверит.
Мама улыбается мне каждый раз, когда я собираюсь на задание или домой с фотографии на двери шкафчика. Лежа на родильном столе, она держит меня на груди, прижимая обеими руками, счастливая, уставшая, с синяками вокруг глаз, спутанными волосами и пятнами на рубашке: крови и чего-то еще. Рвоты? Если мне не изменяет память, ее, в самом деле, вырвало пару раз в середине схваток. Иногда мне кажется, что я помню этот день даже лучше, чем она. По крайней мере, ничуть не хуже: сотни маминых рассказов не прошли даром. Особенно про первый душ после родов. «Когда все уже кончилось лежишь на родильном столе часа два, пьешь воду, ждешь, когда организм отдохнет и уменьшится кровотечение. Потом лежишь в палате. Еще часов через шесть находишь в себе силы сходить в душ. Вода здорово помогает прийти в себя, особенно если не смотреть вниз. Внизу столько крови, словно моешься красной краской, стоишь и ждешь, ждешь, когда же она смоется с ягодиц и нижней части спины, а она все никак не кончается, пока наконец не поймешь, что она все еще идет изнутри.»
Мама говорит, что до катастрофы никто не ценил этот не простой труд – вынашивать, рожать и воспитывать детей. Женщины и дети часто жили настолько плохо, что даже в самых продвинутых странах существовали кабинеты, комитеты и целые министерства по правам женщин и детей. Наоборот, почетным и значимым считалось детей убивать. Чужих, чтобы своим достался лучший мир, как будто мир, построенный на костях, в самом деле, мог быть лучшим. Своих, чтобы жвала патриотизма никогда не оставались без работы, как будто где-то на земле и действительно существовала какая-то правда, которая стоила дороже, чем человеческая жизнь. Ценность жизни сходила на нет, как только детям исполнялось восемнадцать; а двуличие было основой противоречивой «логики» мира прошлого.
В своем шкафчике кроме формы, аптечек и рюкзака я храню книги: я из тех людей, кто все еще предпочитает бумажные книги экранной версии. По правде сказать, настоящей бумаги мне пока не доводилось держать в руках, говорят она совсем другая на ощупь и пахнет как-то особенно. Не думаю, что это так уж важно, книга в виде прямоугольника с большим количеством тонких синтетических страниц в любом случае мне милей, чем мерцающий текст на экране. Рано или поздно я куплю себе хотя бы одну ретро-книгу, несмотря на дороговизну. Мама говорит, что старые бумажные книги – это рассадник инфекций и идеальный пылесборник, который нельзя сдать в чистку, но я знаю, что ей тоже было бы интересно подержать такую в руках.
Я улыбаюсь маме в ответ и достаю вешалку с одеждой. Мне нравится моя форма, нравится, как пахнут кожей тяжелые коричневые ботинки и ремень на штанах, нравится почти невесомый сверхпрочный бронежилет. Я нажимаю кнопку браслета, и жилет аккуратно стягивает тело жестким коконом. Теперь рубашка, брюки, ботинки и рюкзак.
Когда-то давно мы ходили всем классом в Музей Истории Цивилизаций Земли. Раньше броня вместе с оружием могла весить больше 20 килограмм! Даже думать страшно, как это было обременительно, неудобно и тяжело. Неэффективно. Хотя броня, это еще не самый странный экспонат. Прошлое человечества полным-полно дичайшей жестокости, слабонервным людям лучше вообще не знать истории, и уж тем более не ходить по таким музеям. Нам в «Корпусе А» известно чуть больше, чем простым смертным, и это знание обходится очень дорого. Каждый месяц мы посещаем очередную лекцию «мотивации к работе», и после каждой такой лекции мы еще больше любим свой каждодневный труд. Или покидаем государственную службу навсегда. Тут, как повезет и какие у кого нервы. Современные люди живут в мире свободном от насилия, жестокости, тюрем и войн. Если не считать нашу работу, конечно.
Я пристегиваю на пояс наручники, нейробой, баллон храпача, дубинку и нож. На всякий случай я надеваю на указательный палец парализатор. Так далеко заходит редко. Не помню ни одного случая, когда он мне пригодился, но мы должны его носить по уставу, а я не из тех, кто нарушает устав. Я проверяю рюкзак: латексные перчатки, стерильная аптечка №2, вода, ультразвуковые очки, сигнальная ракета, микрорадар и тестер. Тестер нужно надеть на левую руку. Последним я беру из шкафчика зажим для плавания.
Сегодня спокойная ночь – только не отозванные повторные заявки, никакого жесткача и сделок с совестью. По крайней мере среди моих вызовов. Оба на северной окраине, почти по соседству друг с другом. Окраины! Понятное дело, почти вся наша работа концентрируется именно там. Я спускаюсь на нулевой этаж и иду в транспортный отсек. Сегодня сухо и довольно тепло, можно взять монолёт. Снимаю с вешалки свой шлем, мою гордость, темно-вишневый интеграл «энко» из последней коллекции. Надеваю его и кладу зажим для носа в нагрудный карман, главное не забыть о нем на вылете из города. Не выношу, как они пахнут, особенно если мне не удается вырубить их раньше, чем они поймут, что происходит: страх делает вонь не выносимой.
***
Три дня назад мне удалось получить десятый разряд. Десятый! Мне никогда
