как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение… В это время послышался какой-то грохот… Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, – послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
– Et bien, messieurs, resumons!..(Хорошо, господа, сделаем вывод!.. (фр..))
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом копя…
В это время армия уже отметила его… Он уже становился кумиром офицеров и солдат… Богатырь, легендарный витязь вырастал и формировался в общем сознании боевой молодежи, и только тупоумие да педантизм смотрели на него с недоверием и завистью!.. И это недоверие и эта зависть прекратились только со смертью Михаила Дмитриевича… Только теперь притаились они…
У нас, чтобы быть оцененным, чтобы получить только принадлежащее по праву – нужно умереть… Подлое время и подлые люди!.. Сколько теперь нашлось у него друзей – и как мало их было тогда…
Как он умел говорить с солдатами, знают те, кто видел его с ними. Они понимали его с полуслова – и он их знал «дотла», как выразился один «из малых сих». Мне рассказывали, например, об уроке атаки на батарею, данном им новобранцам. Стояло их человек сто…
– Ну, братцы, как же вы пушку станете брать?
– А на уру, ваше-ство.
– Ура-урой… А вы умом-то раскиньте… Знаете ли, что такое картечь?.. Ну вот бросились вы, уру закричали – неприятель выпалил из орудия, двадцать человек вас легло… Сколько вас теперь осталось? Восемьдесят… Уйдите двадцать человек… Это вот убитые, слышите ли… Их уж нет… Ну, а вы что будете делать, половчей чтобы вышло…
– А мы, ваше-ство, покуль он опять заряд, значит, положит, тут на него и навалимся… Штыкой его…
– Ну, теперь молодцы, ребята… Значит, поняли меня. Пойдем кашу есть…
И генерал взял деревянную ложку у первого попавшегося солдата и засел за общий котел…
– Ен, брат, и ест-то по-нашему, – говорили они потом, хотя едва ли кто-нибудь другой был так избалован в этом отношении, как Скобелев…
Отсюда понятно, почему уже первое время прошлой войны, до перехода нашего через Дунай, популярность его в войсках Журжевского отряда росла не по дням, а по часам. Сначала ему удивлялись, потом невольно поддались могущественному обаянию Михаила Дмитриевича и привязались к нему, как дети. Я, разумеется, говорю о солдатах и о молодых офицерах. Очень многие в этот начальный период смотрели на него как на чужого, как на победителя каких-то азиатских «халатников». Ему уже и тогда завидовали, завидовали его молодости, его ранней карьере, его Георгию на шее, его знаниям, его энергии, его умению обращаться с подчиненными… Глубокомысленные индюки, рождавшие каждую самую чахоточную идейку с болезненными потугами беременной женщины, не понимали этого деятельного ума, этой вечно работавшей лаборатории
