ест глаза, вихрем гуляя в полуразрушенном строении. Зато нет ветра и почти тепло. Вскипятили чай, доели. Ребята пошли собирать камни, я осталась "хранительницей огня", чтобы можно было забежать погреться. Через 20 минут начался дождь, через 30 – сильнее, через 40 – снег, через 45 минут прибежали полуживые ребята. Сохнут, греются. Ветер швыряет охапки снега, ледяной крупы. Добровольцы выскакивают в поисках деревяшек.
Начинаем оглядываться: что же это за строение странное? Почему пол представляет собой огромный железный лист с наклоном? Что это за крючья в стенах, жёлоб по краю наклонной плиты? Во второй комнате, в углу свален какой-то хлам. Ворошим в поисках дерева. Находим железные клещи, прутья. Боже! Мы вспоминаем картины из кинофильмов о войне, сцены фашистских пыток! Нет! Это же бывший рудник, почему нет ни одного дома, только эти два? Осматриваем внимательно уже с направленными мыслями, и находим только новые подтверждения нашей догадке. Несмотря на ледяную крупу и жуткий ветер, выскакиваем на улицу. Никакая сила не заставит нас туда вернуться!
Находим вблизи выщербленный склон горы и забиваемся туда, тесно прижавшись, чтобы уместиться за ничтожный выступ, заслоняющий от ветра. На мне майка и тонкая шерстяная рубашка, ребята в майках и ковбойках, только у Геры – штормовка и тёплый шарф на шее. Я уже приготовилась отказаться от его благодеяния в виде шарфа, но благодеяния не последовало. Ребята изумлённо смотрят на Германа и в недоумении отводят взгляды. Особенно Толя, у него чувство взаимовыручки развито по максимуму. Он открывает рот, но я вовремя успеваю его остановить вопросом:
– Почему же эти два строения остались? Никто не решился притронуться к человеческому (вернее, нечеловеческому) страданию? Или в память и назидание потомкам?
Соображаем, что лагеря здесь появились задолго до войны и фашистского опыта. А может это они у нас перенимали опыт? Страшные мысли: ведь это наш дом, наша страна.
Наконец, снег прекращается, остаётся дождь. Мы совсем закоченели, но надо, всё-таки, собирать образцы, второй раз сюда идти – немыслимо, да и дело к осени, погода не улучшит свои проявления.
Мы разделились на две группы. Мы с Германом обшариваем соседний склон и распадок. Здесь большая площадь россыпи касситеритов, и нам много работы. Коля и Толя идут в распадок за строениями (слово "дом" здесь невозможно больше произнести). Что там – не знаем, им придётся определяться самим.
Мы постепенно продвигаемся к краю бывшего рудника, работа закончена. Ждём ребят, вжавшись в какое-то заглубление между камнями. Тут Гера снимает шарф и укутывает мою шею. Я сопротивляюсь, я уже обижена, и мне не нужны благодеяния.
– Я не мог видеть, как тебе холодно, ужасно хотел прижать тебя к себе, согреть. Если бы я только дотронулся до тебя . . . Я бы не удержался.
Господи! Как школьник! Молчу. Я не совсем понимаю, почему надо бояться сделать добро. Особенно в такой ситуации. Думать о том, чтобы кто-нибудь что-нибудь не подумал. Чушь какая-то.
Опять
