что познакомились. Но обстановка ашрамы[97] располагала к искренности.
– Однажды я понял, что вижу будущее людей.
– Как это произошло? – Иешуа в волнении подался вперед.
– Ко мне пришел один… царь Киликии, любитель мальчиков, начал меня трогать… Я ему говорю: убирайся, а он угрожает, что голову отрубит, если не покорюсь. Тут мне так тоскливо стало, сердце защемило, словно приближается что-то страшное, неотвратимое. И вдруг как будто все отодвинулось от меня, съежилось. Вижу… хотя – вот она, комната, вот царь, свет пробивается через окно —…что прямо передо мной на горной дороге спешившиеся всадники тыкают копьями в перепачканное грязью и кровью тело. Но только настоящая комната и царь слегка расплываются, словно я на них смотрю сквозь шелк… или будто их тень закрыла. А сверху наложилась картина убийства – яркая, близкая, четкая до дрожи… Так бывает, когда смотришь весной в ручей сквозь прозрачный лед. Дно видно, камешки, рыбок, веточку течением несет… Но лучше всего видишь сам лед, голубые разводы, узорчатые трещины и все, что на нем: вмерзшие листья, клочья лисьей шерсти или птичье перо… Потом все вернулось, как было. Я не мог очухаться, а он подумал, будто я испугался его угроз. Стоит, улыбается кривым ртом, глаза масленые… Мне действительно страшно стало, но не за себя – за него, смерть-то какая ужасная. Я говорю: «Тебе осталось три дня!» Он побледнел, когда понял, что не шучу. Развернулся и вышел из храма. А на третий день его убили, именно так, как я видел. Все это время я молился Асклепию, чтобы он не карал царя, а наставил на путь благоразумия и добродетели. Но, похоже, так хотели боги…
Аполлоний вздохнул.
– Потом умер отец. Я отправился в Тиану, чтобы воздать его останкам почести, и написал старшему брату доверенность на управление семейной собственностью, так как он стал моим опекуном… Еще три года жил в храме Асклепия вместе с единоверцами, пока не достиг совершеннолетия. Тогда я вернулся в Тиану, забрал свою половину имущества и раздал его родственникам, оставив себе лишь малую часть на пропитание. Хотелось жить в скромности, как жили древние философы… Поняв, что речь, лишенная мудрости, – это лишь пустая болтовня, я принял пятилетний обет молчания, но продолжал изучать труды Пифагора. С друзьями мне пришлось общаться при помощи жестов и мимики. Наступил день, когда я понял, что знаю, что они хотят сказать еще до того, как кто-нибудь из них откроет рот. Читая труды Пифагора и оттачивая практические навыки, я научился управлять людьми безмолвно. Однажды в Памфилии[98] мне удалось без единого слова обуздать голодную толпу горожан, которая собиралась сжечь архонта[99], хотя он не был виноват в задержке поставок зерна. Я с трудом сдерживался от рыданий при виде измученных голодом женщин и детей, но не нарушил данный Асклепию обет…
Иешуа внимательно смотрел на тианца, подавшись вперед.
– Гермес Трисмегист, – внезапно
Ашрама – монастырь, место уединения мудрецов, аскетов или отшельников.
Памфилия – историческая прибрежная область на юге Малой Азии.
Архонт – высший сановник в древнегреческом полисе.
