«Моисей! Моисей! Я Бог отца твоего!» И ответил Моисей: «Надо линзы в очках поменять, ни хера не видно, когда в интернетах сидишь.» И сказал Господь: «Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его.» И взвопил Моисей: «Сгорела путевка в Каир оллинклюзив с семьей, семь ночей, ночная жизнь бьет ключом, отель 220 метров от собственного пляжа!» Сказал тогда Господь Моисею: «Освяти Мне каждого первенца, разверзающего всякие ложесна между сынами Израилевыми, от человека до скота.» И сказал Моисей: «Логопед три с половиной тыщи, рюкзак две восемьсот, обувь еще, спортивный костюм, даже ластик, блин, нормальный от пятидесяти начинается, ты же не будешь родному сыну херовый ластик покупать. А она второго хочет!» И сказал Господь: «Если ты будешь слушаться гласа Господа Бога твоего, и делать угодное пред очами Его, и внимать заповедям Его, и соблюдать все уставы Его, то не наведу на тебя ни одной из болезней, ибо Я – Господь целитель твой.» И сказал Моисей: «Маму с инсультом положили в больницу в одну палату с туберкулезной, теперь у нее тубик, она плачет, говорит – ты меня не целуешь, я заразная.» И сказал Господь Моисею: «Долго ли будете вы уклоняться от соблюдения заповедей Моих и законов Моих?» И сказал Моисей: «Я думал, буду жить как человек – все будет, другим зла не делай – они не сунутся, я думал, даешь соседу шуруповерт – он на твоей лестничной клетке не смолит, я думал, бери от жизни все, я думал, мечты сбываются и будущее зависит от меня, я думал, живи на яркой стороне и жизнь – хорошая штука.»
Глухая темнота. Чья-то невидимая рука включает свет – противно-голубой. Моисей открывает глаза, щурится от боли, закрывает лицо рукой. Начинается копошение – другие скрипят пружинами кровати, издают гортанные звуки, зевают. Моисей опять открывает глаза, смотрит долго-долго на потолок, на знакомую щербинку, напоминающую голову пса. Спускает ноги с кровати, задевает неприятно холодный ламинат, влезает в тапки. Встает. Поворачивается к голому, без штор, окну – он к нему ближе всех. В окне отражается лампа, но если сильно постараться – можно увидеть дым мусоросжигательного завода. Моисей старается. Непрерывно, как время, идет этот дым из труб – вот и сейчас. Моисей отворачивается от пейзажа и заправляет кровать: сначала надо постелить одеяло, потом взять колючую пуховую подушку, ударить этой подушке кулаком в живот и поставить, чтобы торчало два уха. Только так, иначе не примут.
Пустой актовый зал, пол накрыл пленкой, запах краски и сигарет. Прораб и Моисей стоят и смотрят на стену, от пола и до потолка расписанную. На стене чего только нет: белые облака, синие голуби, красные мухоморы, широкий бульвар, скамейки-прямоугольники, серый скворечник, высокий крест, толстая гусеница, сплющенное красное солнце, радуга с черным вместо фиолетового.
ПРОРАБ. Моисей, а че вы здесь крест нарисовали?
МОИСЕЙ. Пустота была.
ПРОРАБ. А вот это что, с крестом рядом?
МОИСЕЙ. Это скамейка.
ПРОРАБ. На гроб похоже.
МОИСЕЙ. Да ну, скамейка это.
ПРОРАБ. Я не вкуриваю, даже если это скамейка, крест зачем?
МОИСЕЙ. Не знаю.
ПРОРАБ. Моисей, ради бога, это же детский сад. Вы стену для козявок пятилетних расписываете. Какие к черту кресты. Шарики
