ожидал смены темы и слегка улыбнулся, прижимая меня к себе. Я уткнулась носом в его ночную рубашку – она пахла корицей и порошком.
– И ты меня прости. За мой срыв и… за все. Я буду стараться не задерживаться на работе долго, – его губы оставили на моем лбу поцелуй; я прижалась к папе плотнее. – Представляю, как тебе было одиноко…
– Да. Но я стараюсь не унывать.
– Держись, ангел. Как-нибудь я возьму отпуск, и мы с тобой съездим отдохнуть.
– Как насчет Франции? – Его черная бровь вопросительно взметнулась вверх. – Ты всегда хотела увидеть Эйфелеву башню.
– Звучит неплохо, – я уже представляла наш совместный отдых, улыбаясь во весь рот. – Мама тоже мечтала туда съездить.
Тут мое хорошее настроение мгновенно улетучилось. Папа пробежался рукой по коротким волосам и, увидев мое поникшее лицо, прижал к себе. Я готова была заплакать, вновь вспомнив о маме и о несбывшихся ее мечтах.
– Как думаешь, она в Раю? – Я с надеждой взглянула на папу.
Он робко улыбнулся, смотря мне куда-то за плечо.
– Если не там, так в лучшем месте…
***
Поговорив с папой и дождавшись его ухода, я села на кровати и включила ночник, затем поднесла к нему правую ладонь. Света было достаточно, чтобы разглядеть знак в виде двух соприкасающихся остриями букв «V». В детстве я верила (по словам мамы), что это родимое пятно или что-то вроде того, но повзрослев – перестала. Разве может этот… необычный рисунок им быть?
Я чуть ли не задохнулась, обнаружив, как некогда светло-коричневые линии знака потемнели. Мама говорила, что когда он будет сильно отличаться от цвета моей кожи, я узнаю о чем-то, о… каком-то предназначении, вроде бы. То воспоминание, где мы отдыхали в Нью-Йоркском парке, любовались красотою горизонта, она пела мне необычную песню и потом говорила какими-то загадками, почти постоянно доводилось мне видеть во снах.
Снова и снова.
Я помнила каждое ее сказанное слово, каждое движение, смех. Тогда я не понимала, о чем рассказывала мама, и боялась правды – хотя дико желала ее услышать. Она бесконечно твердила про то, что я – особенная, и у меня великое предназначение, какие помешают исполнить враги.
Меня словно осенило. Пусть я не до конца вникала в «загадки» мамы, но некоторое отчетливо понимала – тот «призрак» в «Мо», вломившийся в мой дом незнакомец, никогда не знавший о существовании душа, и недавнее топанье ног, преследовавшее меня до самой двери, все это имело какое-то отношение к недоброжелателям, о которых она говорила. И да, я никогда не считала свою мать съехавшей с катушек женщиной, любящей запугивать собственного ребенка выдуманными байками. Я верила ей. Всегда. Особенно в тот момент, когда она рассказывала мне об этом. Она… предупреждала меня. Она знала о чем-то и не хотела говорить. Твердила, будто я узнаю обо всем (сама или нет), когда придет время, когда знак на моей руке станет темнее. Сейчас он приобрел почти… грязно-коричневый оттенок, и… я до сих пор не имею понятия, что значила ее речь. Знаю лишь одно – мама
