а осваиваем – делаем своими, обжитыми, родными, земли дикие, до того пустынные, трудно проходимые, постепенно преобразуем их в белый свет.
В старину говорили: стоять на руси, что означало – не прячась, быть на виду, на открытом месте, а еще выводили душу на русь, то есть распахивали ее перед людьми настежь. Русь в нашем исконном представлении и есть настоящие люди, и потому в сказках Баба-яга, хранительница потустороннего мира, приговаривает при встрече с героями-странниками: «Тьфу-тьфу, русским духом пахнет!» – людским, значит, человечьим духом. А всякого пришлого, чужого мы именовали – нерусь, что было равнозначно понятию – не наш человек, да и человек ли…
Все русское связывалось нами с великой силой и крепостью. И потому русак – это не только серый русский заяц, который назван так не по одной лишь масти: он и больше и крепче европейского беляка; и русак – это не только самая крупная на Черном море сельдь. Но русаком зовут еще и камень, который идет на жернова, – самый крепкий и мощный монолит, который не расколется и даже не треснет.
Слово русский связывается в нашем сознании с мощью, подчас суровой и непреодолимой. Мы сами же, не немцы какие-нибудь, прозываем крепкий мороз – русским, мы и северный холодный ветер величаем русским ветром. Есть у нас и русский час, заключающий в себе невесть сколько времени, бывает и русское бреди сухо по самое ухо. Наши сила, размах, удаль не напрасно зовутся русскими, они признаны иноземными народами непомерно большими, непрактичными и нелогичными. А нам – как раз мера по душе. И вот же любому русскому ясно, что значит: «не стерпело русское сердце», это когда крепясь перед неправдой до последнего, вдруг выходишь из себя и кидаешься в рукопашную доказать – есть еще правда на земле. И не терпит русское сердце неправды не только в малых делах суетного быта, но и в мировых пожарах войн и нашествий.
Заманчива, притягательна русь и русские для тех иноземцев, что сердцем тянутся к нашим добру и силе. Для таких людей в русском языке есть слово русеть. Обрусевшие «немцы» постепенно обживаются среди нас, принимают русский быт и дух. Но русские долго присматриваются к ним, сохраняя некоторую отчужденность в напоминании – «обрусевший» немец, француз, турок, крещеный татарин, башкир, чуваш… При этом с гораздо большей отчужденностью, с налетом презрения мы именуем своих, русских, перекинувшихся к чужакам, мы зовем таких русских онемеченными, ополяченными, офранцуженными, отуреченными, ожидовленными…
Обратите внимание на идеал человеческого совершенства, изначально заключенный в наших племенных именах: словене – народ Слова, русские – народ Света, то есть добра, племя Белых людей.
Но сегодня мы допустили, что имя наше – русские – терпит и гонения, и клевету. Кто только ни кинулся, точно по команде затравщика, с остервенением грызть, рвать наше святое имя. Старый, испробованный прием: там, где славное имя сразу нельзя уничтожить, – а истребить его можно
