пустыми оконными и дверными проемами, крыши их обрушились. Улицы были завалены обломками. Падальщики и мародеры немало потрудились на развалинах. Во многих стенах не хватало каменных блоков. В проломах проросла высокая трава и жилистые кусты. Сквозь дыру в поваленной ограде сада виднелась чаша фонтана, где скопилась дождевая вода. Я напилась, черпая воду пригоршней, и ополоснула лицо. Ободранные запястья засаднили, когда стала мыть руки. Раздвинула непомерно разросшиеся кусты в поисках укрытия, чтобы переночевать. Среди грядок с травами под ногами запахло раздавленной мятой. Пришлось немного поесть ее – просто чтобы хоть чем-то наполнить желудок. Ощупывая пальцами травы, я сумела опознать зонтичные листья настурции. Нарвала полные горсти листьев и запихала в рот. За покосившейся шпалерой, заросшей плющом, нашелся полуразрушенный дом.
Забравшись внутрь через низко расположенное окно, я поглядела на небо. Ночь будет ясная и холодная. Нашла уголок, где было поменьше мелких обломков, зато кусок рухнувшей крыши давал укрытие, заползла туда и свернулась клубком, как бродячая собака. Закрыла глаза. Сон пришел и принес череду резко сменяющихся видений: Ивовый Лес, поджаренный хлеб и чай. Отец нес меня на плечах. Я проснулась в слезах. Свернувшись в темноте получше, попыталась придумать, как мне вернуться домой. Лежать на полу было жестко. Плечо по-прежнему ныло. Живот болел не только от голода, но и от побоев. Я потрогала ухо: вокруг него на волосах запеклась кровь. Ну и жуткий же, наверное, у меня вид… Совсем как у того нищего, которому я помогла в Дубах-у-воды. Значит, завтра я стану нищенкой-попрошайкой. Все, что угодно, лишь бы добыть еды. Вжавшись в стену, я покрепче обхватила себя. В ту ночь я спала урывками. Было бы не так уж и холодно, если бы не пришлось лежать под открытым небом в драной одежде.
Когда встало солнце, по синему небу неслись белые облака. Я вся закоченела, изголодалась, измучилась от жажды и одиночества. И была свободна. Странный дух висел в воздухе, вплетаясь в запахи кухонных очагов, сточных канав и лошадиного навоза.
Отлив, шепнул мне Волк-Отец. Так пахнет море, когда отступает.
Я взобралась на то, что осталось от стены дома, чтобы оглядеться. Развалины находились на низком холме в огромной впадине долины. За городом, раскинувшимся подо мной, блестела на солнце река. Позади меня землю покрывали здания и дороги, словно корка на подсохшей болячке. Из бесчисленных труб поднимался дым. Издалека к городу тянулись щупальца коричневатой воды, в ней стояло на якоре множество кораблей. Гавань. Слово было знакомым, но я впервые увидела воочию то, что оно означает, – водное пространство, защищенное со всех сторон. Словно большой и указательный палец суши почти сомкнулись в кольцо, оградив ее. А дальше снова простиралась вода, до самого горизонта. Я столько раз слышала выражение «синее море», что не сразу поняла – неужели все это множество оттенков зеленого, синего, серебряного, серого и черного и есть то, о чем поют менестрели? А еще они пели, что море манит и зовет, но меня к нему вовсе не
