дабы свет не ослепил и опираюсь лишь на слух. Он мигом приближается ко мне я ухожу в бок и слышу удар по стволу, не теряя времени, я накидываюсь на него, отец хватает меня за руку и заламывает, я прогибаюсь и хватаю за ногу, поднимаю над собой – отец мешкает, и я, пользуясь случаем, высвобождаю руку и хватаю его за рубаху, после чего с силой бью его о землю; оказавшись над ним, я открываю очи, и не особо вглядываясь бью в лицо – отец уворачивается, но я прижимаю его ногой и следующий удар наношу точно по лицу, и пока он ещё не пришёл в себя наношу ему быстрые ошеломляющие удары, однако после десятка нанесённых мною он наносит мне один, от которого я невольно поднимаюсь на ноги, делаю два-три шага назад и падаю, на мгновение потеряв сознание.
– Что же вы творите? – слышу я матушкин голос. – Почём кровь друг друга проливаете?
Очухавшись, отец поднимается, берёт меня за рубаху, отрывает от земли и прижимает к бревну. Его глаза выражают явное намерение выбить из меня весь дух.
– Уйди мать! – Кричит отец.
– Нет! – Кричит матушка, успев подбежать, обхватывает отца, не давая ему пролить мою кровь. – Не, смей. Не смей губить нашего сына.
– Он сам себя губит.
– Батюшка, не надо, пожалуйста! – Подбегают Надежда с Микулой. – Не губи брата. – Просит Микула.
Отец смотрит на них, и гнев постепенно исчезает из очей его. Он отпускает меня и говорит не глядя:
– Пошёл прочь. Не попадайся мне на глаза.
– Иди-иди сынок. – Говорит матушка, отгоняя меня.
С большой неохотою слушаюсь я её и ухожу.
Лучше бы они не подходили. Лучше бы он меня забил до полусмерти
Нос явно переломан, надо к знахарке сходить, но сначала.
Я подхожу к корыту и смываю с себя кровь. Глаз заплыл, в отражении едва можно разглядеть синяк на пол лица.
Да-а, до отца мне так же далеко как раку до горы.
Я вхожу в дом беру ткань и травы, что собираю в лесу, хорошенько протерев их в миске, ложу на ткань и делаю повязку на глаз.
По крайней мере, боль снимет.
Люди уже проснулись и разбредаются по своим делам, кто на новое поле, кто на дорогу торговать с купцами, которые всё же решились проехать через нашу деревню.
Кто знает, может лет через двадцать наша деревенька и разросслась бы до небольшого купеческого городка. У нас тут, в конце концов, и поля плодородные, есть, где коням разгуляться, и леса где живности до поры полно было. Много чего было до поры. А сейчас всё угасает, всё умирает: живность, земля, люди, надежда и даже вера.
А вот и дом. За забором я разглядываю Гостяту – жену Добромысла.
Я вхожу через дверцу, Гостята отрывается от знахарских трав Добромысла и смотрит на меня, я кланяюсь ей говоря:
– Здрав будь Гостята, Добромысл дома?
– Здрав будь Олег, – кланяется она, –
