момент рванет
и осколки разлетятся в небо
барабаны умолкнут
и когда птицы перестанут кричать
из разобранной грудной клетки
выпрыгнет колибри, хлопая крыльями
совершая тысячи взмахов в секунду
моя пташка будет свободна
сможет сделать большой круг
над морем бессознательного
Дайана Маргарита
Муньос Уэнукуео
…
Я встретил Диану на автовокзале в Сантьяго. Выглядела она великолепно, в футболке на пару размеров больше, куртке по колено с закатанными рукавами и длинной юбке из куска ткани, какие носят непальские женщины. Диана молча взяла меня за руку и мягко улыбнулась, прищурив темные глаза. Мы оба не произнесли ни слова.
Я мало слышал подробностей о ней. Знал, что Диана наполовину арауканка, и ее отцом был какой-то иностранец. Она называла его одним сухим словом – падре, отец, и больше ничего не хотела говорить. Диана повыше обычных чилиек и не такая широкоплечая, но от матери ей досталась смуглая кожа, индейские черты лица и волосы цвета воронова крыла, начинающие седеть.
Ни у одной городской девушки я не видел таких густых волос. Она уложила их на затылке, закрепив тугой пучок небольшим веретеном. Диана старше меня, и я знал еще, что она без мужа растит дочь, которую, пока путешествует, доверяет индейской общине на острове.
Встреча с Дианой была случайной. На автовокзале я ждал друга, тем утром он возвращался из Атакамы после загадочных и страшных событий. Я понятия не имел, что произошло с ним в пустыне, и не стал донимать расспросами, но нашел место на побережье, где он мог бы переночевать.
Диана всегда передвигалась на попутках, и я спросил, какого черта она забыла на автостанции. Она легко толкнула меня ладонью и ответила, что ей нужно было навестить комнату для девочек.
Диана рассказала, что возвращается домой в Пата-Пунту, а по пути намерена продавать украшения в более спокойных городах, где не нужно выяснять отношения с карабинерос. Я посмотрел на ее запястья, увешанные браслетами из разноцветных ниток. Диана занималась тем, что называется дибухо, рисованием, то есть выплетала нитками узоры на браслетах. У нее были сильные загорелые руки, и я отметил, что ее пальцы были вовсе не такими тонкими, как я ожидал.
Когда мой знакомый вышел из автобуса, сразу бросилось в глаза, что выглядел он как иностранец – с выбритым подбородком и в рубашке, застегнутой до последней пуговицы на воротнике. В его взгляде была какая-то растерянность, и неудивительно, что это расшевелило подростков неподалеку.
Приятель встретил меня прохладным рукопожатием, зато маленькая Диана утонула в его объятьях, после чего посмотрела на него с некоторым любопытством. Мой друг ей понравился сразу, как только она его увидела, но тот, кажется, вообще не обратил на это внимания.
Диана что-то сказала ему, потом я услышал ее смех, и на моих глазах парень выпрямил спину. У них завязался разговор, в который я решил не вмешиваться. В ее тихом голосе потрескивали нотки, словно корочка на снегу, его голос потеплел и стал низким. Я не разбирал слов из-за шума и в какой-то момент, устав торчать посреди вокзала, предложил перебраться в более спокойное место. Мой друг пропускал свой автобус на побережье. Ну, тут начинается что-то интересное, подумал я.
Мы покинули вокзал и некоторое время шли по заполненной гаитянами полоске между дорогой и прилавками с горячей едой. Я все время оглядывался, опасаясь, как бы у моего приятеля, не отрывающего взгляда от индианки, не вытащили последнее из рюкзака. Но Диана поднимала смеющиеся глаза и кивала мне, показывая, что владеет ситуацией. Возле станции Универсидад мы пересекли дорогу и оказались в старом квартале Юнгай.
Петляя по узким, почти безлюдным улочкам, я теперь слышал раскатистое эхо от их голосов. Мы прошли мимо автомастерской, из ворот которой на тротуар текла мыльная вода, потом дешевой столовой, откуда на нас уставились мужчины в рабочих куртках, с лицами, мечеными сажей, минуя продуктовую лавку, где у входа разгружали ящики с пивом, пока не вышли к улице Монеда. Эта длинная прямая вела строго в центр города.
Дневное солнце стояло в жидкой листве деревьев. Был необычный зимний день, воздух до вечера оставался сухим и терпким. Наши тени, моя и две слипшиеся позади меня, плыли вдоль разрисованных стен.
Вдали, в пыли промышленного района просверкал товарняк. Пройдя перекрестки делового квартала, мимо татуировщика, что склонился над чьей-то бронзовой рукой, минуя кофейню, где разувшиеся официантки сидели на барной стойке, мы оказались в парке возле речного канала и устроились прямо на лужайке.
