над заметками пойдет мне на пользу. Она улыбнулась и сказала:
– Надо жить здесь и сейчас, понимаешь? Брать то, что жизнь сама дает тебе.
Она усадила меня на диван, и я попросил ее рассказать, как они познакомились с женихом. Мирта придвинулась близко ко мне и произнесла, что я должен позволить своему телу делать то, что ему хочется.
Мирта смотрела на меня, улыбаясь. Не дождавшись ответа, она помогла мне разуться и предложила вытянуть ноги. Поза оказалась расслабляющей, но, когда она начала разминать мои ступни, я вскочил с места. Мирта застонала и закатила глаза.
Она закурила. Я сказал, что пойду в душ, и она мгновенно отозвалась, спросив, не нужна ли мне помощь, и мы оба рассмеялись. Холодная вода взбодрила меня.
Я вернулся в гостиную, где вместо Мирты в воздухе плавал дым, и начал ходить по дому, но ее нигде не было, она не отзывалась. Сперва я подумал, что обидел ее, но успокоил себя тем, что она просто ушла в супермаркет, и сел за заметки.
Ничего не выходило. Я не мог собраться с мыслями, перед глазами непременно возникало загорелое тело моей подруги. Я буквально выбился из сил, пытаясь что-то написать, и, в конце концов, разозлился. Какая-то часть меня сопротивлялась притяжению, которое излучала Мирта.
Нужно было проветрить голову. Я решил купить продуктов и приготовить чего-нибудь для Мирты, но, направляясь к входной двери, услышал ее голос:
– Куда это ты собрался?
Обернувшись, я увидел подругу лежащей на диване, едва прикрывшую гладкое тело простыней. Кажется, я разбудил ее. Мирта повторила свой вопрос. Я ответил, что хочу прогуляться. Она поднялась, придерживая ткань на груди, и стала кричать, что я в опасном районе и что здесь нельзя ходить, как гринго.
– Ми амор, чудо, что тебе еще не проломили голову!
Я не нашел, что ответить. Я был так поражен этим выступлением и видом ее голых бедер, что молча ушел на кухню.
В плетеных корзинах, стоящих на полу, я обнаружил несколько крупных картофелин, луковицу, подвядшую морковь и почти высохший зубчик чеснока, на полках нашлись мешочек с чечевицей, немного изюма, парочка яиц, банка с маслинами и даже кусок слегка заплесневелого твердого сыра.
Вскоре Мирта пришла, завернутая в простыню, и извинилась. Она смущенно, но при этом и вызывающе улыбаясь, объяснила, что ноябрьская жара ее убивает. Она поведала мне, что первое время, после переезда в Буэнос-Айрес, без конца плакала. Не помогали ни открытые во всем доме окна, ни мокрые полотенца, ни хождение голой.
– И эта ужасная влажность! Хлеб плесневеет за пару часов, а волосы никогда не сохнут, посмотри, – она заставила потрогать ее волосы. Они не были мокрыми, как я ожидал, а скорее мягкими, приятными на ощупь. Это были очень крепкие волосы. От ее тела в простыне исходил жар.
В попытке сменить тему я сообщил ей, что приготовлю нам поесть, на что Мирта досадливо застонала.
– Еда –
