он уже не мог участвовать в акциях, и, говорят, мужчина из него тоже стал никакой). В общем, магистр требовал, чтобы все мы не реже одного раза в месяц посещали Контилорнское аббатство. Там у меня есть духовник, отец Ансальдо. Призвание пастыря, коему вверена опека над моей бессмертной душой, заставляет его каждый раз сокрушаться по поводу моих отношений с Джудит.
– Сын мой, знаю, что вера твоя еще не крепка, и временно мирюсь с этим, ибо и Господь терпелив, но блуд не только греховен, а и тлетворен. Ведь ты веруешь в медицину? Еще Гален приводит случаи, когда познавший чужую жену покрывался срамными язвами…
– Ну, отче, это бывает с теми, кто неразборчив… на пути познания.
Да мы и сами – я и Джудит – несколько раз пытались остановиться. Она спохватывалась, что клялась у алтаря. Я убеждал себя, что это не квантовая физика и Джудит не может быть моей и не моей одновременно. Но – беспощадность привычки… И вот я снова звоню ей:
– Алло?
– Привет, скворчонок.
– Привет, воробей. Как ты? По телевизору сказали, ты летал на безголовом драконе. Что у вас там случилось?
– Много чего случилось. Знаешь, я чуть было… Я думал, что больше тебя не увижу. Джудит, почему мы не можем быть вместе?
– Почему же не можем? У нас в распоряжении вечер и вся ночь. Приезжай.
– Ты знаешь, о чем я.
– Знаю. Так ты приедешь? Ален все еще в отъезде.
– Слушай, когда-то же он должен вернуться. Что, если…
– Если вернется, убьет нас обоих, тут и гадать нечего. Ты едешь или нет?
– Жди меня через полчаса.
Просыпаюсь – не знаю отчего. Просто открылись глаза. Вытираю щеку, мокрую от моей слюны. Обнаруживаю, что остался один посреди шелковых подушек и простыней. Часть постели, на которой вечером, прижавшись ко мне, уснула Джудит, холодна; а ведь еще даже не рассвело.
– Джудит?… – Сонный и скомканный, усаживаюсь на кровати. И вжимаюсь в кроватную спинку, весь облитый ледяной испариной.
В углу спальни, задрапированный предрассветным полумраком и дымом сигарет, сидит по-уличному одетый мужчина. Его прозрачно-серые глаза кажутся мне лишенными радужек – будто бы отверстия зрачков проделаны прямо в белках. Он выкуривает, наверное, стотысячную сигарету за то время, пока я спал, а он сидел и смотрел на меня; тумбочка рядом с ним вся в окурках. Я понимаю, отчего проснулся, – из-за дыма: окна закрыты, сизые сгустки неторопливо впитываются в потолок.
Я сажусь ровно, как бы готовый к переговорам. Словно я не сконфужен и не гол – перед ним, одетым и вооруженным чем-то вроде нравственного превосходства. Тут замечаю, что рядом с насыпью окурков тускло чернеет сталь пистолета – будто одного нравственного превосходства недостаточно! Я тщетно пытаюсь вызвать в себе хладнокровие, но все тело колотит крупная дрожь, а во рту моментально пересыхает. Эрос и Танатос заключили противоестественный
