казались мне взрослыми – как мужчины, как великаны, – подвергли меня допросу. Как меня зовут, откуда я и чего здесь забыл.
– Меня зовут Курт Герсон, – сказал я и добавил, как меня научили на тот случай, если я потеряюсь в городе: – Клопшток-штрассе девятнадцать.
– Клопшток, – повторил парень. – Что ж, дельное предложение. Значит, ты хочешь, чтобы мы взяли шток и отклопали тебя как следует?
Двое других заржали над этой игрой слов. Так ржут пьяные посетители кабаре над двусмысленной шуткой.
– Нет, – сказал я. – Не надо.
– Еще раз: как тебя зовут?
Он придвинулся ко мне так угрожающе, что я не мог уклониться от его несвежего запаха. Я бы с удовольствием отступил на шаг, но не осмелился. Есть рекламное фото, на котором хлипкий Хайнц Рюман стоит передо мной, глядя на меня снизу и почти уткнувшись носом в мое толстое брюхо. Примерно таким было и тогда соотношение величин. В ателье мне для снимка подставили ящик. Парню в Криште ящик не требовался, чтобы взирать на меня сверху.
– Меня зовут Герсон, – повторил я. Голос у меня уже начал дрожать. – Курт Герсон, да.
– Герсон… – Мой мучитель, казалось, искал остро́ту, чтоб была еще выразительнее, чем про «шток» и «клопать», но в голову ему ничего не приходило. – А кто тебе разрешил тут топтаться?
– Мы только играли.
– Кто тебе это разрешил?
– Мой отец. Он сказал…
– Твой отец? Интересно. Его, наверно, тоже зовут Герсон?
Я кивнул. Мой голос становился все тоньше, а тут и совсем пропал.
– Я думаю, он врет, – сказал парень. – Как вы считаете?
Остальные тоже так считали.
– Мне кажется, у него нет отца. Такой фамилии, как Герсон, вообще не бывает.
– Разве что у евреев, – сказал его приятель.
– Верно, – подтвердил вожак. – Придется проверить.
И они стянули с меня штаны – прямо посреди улицы. Один крепко удерживал меня, второй отстегивал помочи, а вожак смотрел, действительно ли я могу носить фамилию Герсон. Он даже присел на корточки, чтобы разглядеть как следует.
– И правда, – сказал он в итоге. – Типичный Герсон.
– Скорее Герсыночек, – поддакнул второй, и они снова заржали.
Получив удовольствие сполна, они оставили меня. Со спущенными по щиколотки штанами и трусами.
Просто оставили стоять. В Криште, в местечке Несселькаппе.
Им потом досталось.
В самый важный момент папа посмотрел в окно и теперь бежал по лестнице. Его шаги – словно гроза, словно град по крыше. Он распахнул дверь, но той троицы уже не было.
Он опустился передо мной на колени, и хотя он всегда придавал большое значение своей внешности, на сей раз ему было безразлично, что сырая земля перепачкала ему брюки. Он взял меня на руки, родной отцовский запах окутал меня, я снова был одет, и сказал:
