услышите самый, по словам мадам де Моранд, прекрасный голос в мире.
Предложив руку госпоже де Розан, он подвел ее к креслу. А в это время Камил пытался узнать в стоявшем перед ним призраке Кармелиту. Когда же он ее узнал, то изумленно воскликнул.
Лидия и Регина бросились к подруге, полагая, что ей нужна их помощь, и ожидая, что та сейчас рухнет к ним на руки. Но, к своему огромному удивлению, увидели, что Кармелита, как мы уже сказали, продолжала стоять неподвижно и смотреть прямо перед собой. Вот только цвет ее лица стал не просто бледным, а смертельно бледным.
Неподвижно застывшие, лишенные всякого выражения глаза, казалось, ничего и никого не замечали. Можно было подумать, что сердце перестало биться: настолько вдруг она оцепенела. На молодую женщину было невозможно посмотреть без содрогания и страха. Тем более что, кроме смертельной бледности, лицо ее ничем не выдало ни малейшего волнения.
– Мадам, – сказал господин де Моранд, подойдя к жене, – вот эти два человека, о которых я уже имел честь вам сообщить.
– Займитесь ими сами, умоляю вас, мсье, – ответила госпожа де Моранд. – Я должна заняться Кармелитой. Вы видите, в каком она состоянии.
Эта бледность, этот лишенный жизни взгляд, эта неподвижность поразили господина де Моранда.
– О! Бог мой! Мадемуазель, – спросил он с участием, – что такое с вами приключилось?
– Ничего, мсье, – ответила Кармелита, поднимая голову тем движением, с которым смелое сердце глядит в лицо своему несчастью. – Всё в порядке.
– Не пой… Не надо сегодня петь! – шепнула Регина на ухо Кармелите.
– Почему же мне не надо петь?
– Это будет выше твоих сил, – сказала Лидия.
– Посмотрим! – ответила Кармелита.
И на губах ее появилось некое подобие улыбки. Улыбки мертвеца.
– Так ты все-таки хочешь петь? – спросила Регина, вновь садясь к пианино.
– Петь будет не женщина, Регина, а артистка.
И Кармелита сделала три шага к пианино.
– Спаси нас Бог! – произнесла госпожа де Моранд.
Регина второй раз сыграла прелюдию.
Кармелита запела:
Assisa al pic d' un salice…
(Сидя под ветвистой ивой…)
Голос ее остался твердым, уверенным и, если начиная со второй строки всех слушателей охватило глубокое волнение, то оно было вызвано скорее болью Дездемоны, чем страданиями самой Кармелиты.
Трудно было выбрать арию более подходящую для ситуации, в которой оказалась девушка: та смертельная тоска, что охватила сердце Дездемоны, когда она пела первый куплет своей кормилице, африканской рабыне, выражала ту тоску, которая сжимала ее собственное сердце. Гроза, сгущающаяся над дворцом прекрасной венецианки, ветер, разбивший стекло готического окна ее спальни, отдаленные раскаты грома, темная ночь, тускло горящая лампа – все этой мрачной ночью, вплоть до печальных стихов Данте, которые поет проплывающий мимо гондольер:
Nessun maggior dolore
Che ricordarsi
