кивал седоватой головой. Извлек картину, где двое влюбленных сидели у зеркала, и он поправлял ей косы, серьги, а она лукаво косилась в его сторону. Пальцы у обоих были гибкие-гибкие, рядом – маленькая лань… Синее, золотое, черное, оранжевое… Чудо как хорошо!
Художник высказал свое кредо: мол, всегда любил монументальность, фрески, и женщины там суровые. Но – захотелось улыбки, таинственности… – и вот девушка, уже современная, интимная, милая… – нежная незнакомка.
Уже прощались, когда Валентина скосила глаза и заметила небольшую акварель: несколько фигур в хитонах нежнейших цветов. В центре шел (летел?) Иисус Христос, рядом – его ученики. И, глядя на дивную акварель, она вспомнила «Афинскую школу» Рафаэля, – ах, какая красота, глаз не отвести!
Покидая «сказку Шахерезады», гости придирчиво оглядели дом, балкон. Тина слышала, что в тридцатые годы, когда они вернулись из Франции, кто-то стрелял в Ладо, и на балконе остался след… Разумеется, там ничего не сказала. Однако когда устроились в самолете, поведала своему любимому:
– А ты помнишь, как у нас на вечеринке ты чуть не разодрался из-за Сталина?
– Да он же как псих, ненормальный! – возмутился Саша. – Кстати, ты с ним вместе укатила – где же он?
– Забу-у-удь! Виктора не было и нет, – и Тина прижалась к его плечу.
Расставаясь уже в Москве, она сунула ему листок со стихами кавказского поэта:
Пред тобою я, мой желанный,
Скатерть белую расстелю,
Куропатку с кожей румяной
Соком сливовым оболью
И надену наряд тонкотканный,
Чтобы ты за дымкой туманной
Видел белую грудь мою…
Триллер в Калинине
Охладев к Тине и влюбившись в Оксану, Виктор и о ней нечасто вспоминал. Мысли его носились в те дни вокруг «избушки на курьих ножках», домика на окраине города, вокруг Трофимовны – Бабы-Яги, Волкова – Кощея Бессмертного и их дочери-Некрасавицы.
Что-то было в Волкове тайное, мощное, а главное – изобретательский ум. Колдовал он над своим эликсиром, который якобы дает силу, а может, и бессмертие. Целыми днями торчал в сарае, что-то кипятил, сливал, соединял – квартиранту не показывал.
– Ценю я тебя, Витька, за то, что не довлеет над тобой образование. Я тебя и на самого министра не променяю – у того голова забита учением. А у тебя – свежая, как родник. Ты соображаешь, не боишься переосмыслить то, чему учили… – хозяин взглядывал на постояльца одним черным глазом и опять склонялся над колбами.
Часто квартирант видел, как из-под навеса сарая торчали голые ноги Волкова. У него была теория: солнце входит в человека, проникает в его мозг через обнаженные ноги. Вот и в тот день, когда Виктор вернулся из своего кавказского путешествия, первое, что бросилось в глаза, – белые ноги хозяина, торчавшие из-под навеса сарая.
Однако вскоре после возвращения Райнер заметил: что-то неладное творится с Кощеем. Тот сам пустился в
