мир, на который смотрит безумец. Для Шекспира мир – театр, для Казановы – бордель, для Чезаре Борджа – скотобойня. Смысл «отказа» в одном – в отрицании Христа: точно и не было никакого ответа на безумный мир, на жалобы Иова.
«Все высвистано, прособачено» – любит повторять Вячеслав. Но не отрекается же от мира как такового, ищет рай земной, свой – взамен возвещенного. Сюда ты и соваться не смеешь. Но если говорить о Боге Авраама – тогда вы оказываетесь на другой территории. «Отрицающий Сына, не имеет и Отца». И ты должен спешить на помощь, поддержать его, как инвалида, у которого перебит хребет. Его доминирующее состояние – страх: сделать что-то не так – «не так, как я хочу». Что с того, что болезнь известна? Он не услышит тебя, надо иначе. «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали». Да, в проповеди твоей – или исповеди – для него не будет ничего, кроме занудства. Пока ты не пострадаешь за нее…
После этого боя, данного на рассвете, Леонид с радостью влился в венецианскую жизнь, которой не было дела до чьих-то борений; разрушая стеклянную тишину, она быстро множилась с приходом дня, готовила свою торговлю и расставляла перед входом в остерии маленькие грифельные доски с цифрами: школьный страх перед уроками математики был позади. День просветлел. Куда-то спешила ранняя гондола, ускользая в блестящую мглу канала. По лестнице, помогая себе руками, как лягушка в воде, поднимался карапуз, а громадный мужчина в черном откинулся назад, поставив на живот большую камеру, чтобы зафиксировать причал. На краю крыши четко рисовался проволочный каркас альтана, украшенной разноцветными фонариками.
Казалось бы, чтобы любоваться горизонтом, нужно быть богатым и спокойным, а если ты затравлен, лучше сидеть и медитировать в каморке. Но Леонид находился где-то посередине, и после медитации в комнате с удовольствием любовался горизонтом под звон колоколов. Примерный план на день у него был, но, выйдя из гостиницы, он неожиданно повернул в сторону Сант Альвизе. Что-то снова потянуло его на тихое кампо в отдаленной части города. Что? Власть языковых ассоциаций? Ибо наследного принца, призванного, по Данте, носить меч, столь же нелепо объявлять святым, как и ставить на колени самолюбивого упрямца?.. Опустим без ответа этот не вполне ясный вопрос, но то, что Людовик попал в Paradiso, уже освящает его личность, тем более что к служению церкви его принудила воля неразумного отца.
Леонид вспомнил прочитанный вчера отрывок о Сант Альвизе, написанный задолго до того, как одноименный московский храм вошел в его жизнь. Совпадение? Или один из тех стуков, что были услышаны позже?.. Так или иначе, но Леониду было спокойно в безлюдном уголке. Красная лавка меж двух глиняных горшков охотно приняла его, и он уже видел родной теперь, московский Сант Альвизе, отца Игоря, скромную, до изнеможения полюбившуюся обстановку, утра и вечера, проведенные там…
Из объемной
