сметут и оглушат. No tourist, please.
А в остальном все было, как всегда: гондолы возили японцев, голуби ползали по Сан-Марко… Поначалу меня волновал вопрос: Venezia chiusata или aperta? Кампанила и многое другое закрыто и задернуто полиэтиленовыми пакетами и серыми чулками, но закрыта ли Венеция как таковая? Не может ли она в любом состоянии преподать те уроки, которые люди вроде Модильяни потом будут считать важнейшими в жизни?.. Венеция – открытый город. В нее приезжают те, кто хочет, распахнув окно на Адриатику, бросить взгляд на европейскую культуру – пусть отошедшую, но, как всё созданное когда-то людьми, не исчезнувшую бесследно: отголоски старого различимы и в новых формах, в той цивилизации, что пришла на смену.
В этот приезд я почти не искал новых впечатлений – чтоб укорениться в излюбленных. И каждый вечер в час, означенный в сознании неутолимым зудом, шел на Сан-Марко, смотрел, как по обеим сторонам каменной трапеции выстраиваются вереницы огней, голуби исчезают и в полудымке снуют зачарованные тени по-прежнему деловитых венецианцев или редких туристов, которых магнетически тянет на пьяццу. На этой подвижной сцене все время идет спектакль – неспешный, но многовековой, и никому не возбраняется присутствовать.
За первый час пребывания, soggiorno, здесь я успел узнать, что нет ничего вкуснее сырокопченой колбасы с улицы Талалихина, которую ешь с итальянским хлебом, мягким, как сметана, который già tagliato – уже разрезан надвое, чтобы туда как раз колбаску и вложить. А запивается это, само-собой, vino locale, т. е. Merlot, но dal Veneto, за 2.30 литр, купленным в магазинчике за углом (мудрое расположение гостиницы). И мой обед с первого дня остается неизменным: хлеб и вино. Очень по-итальянски.
Я не мог принудить себя пойти в какой-нибудь музей или в церковь. Культурно-просветительские поездки сюда остались в прошлом, сведений в голове хватало: недоставало чего-то иного… И вдруг мне показалось, что я живу-таки, давно живу здесь, точнее – неким безвольным мечтателем из книг Анри де Ренье лежу в госпитале для неисцелимых, а красная стена, в которую вделаны толстощекие амуры, – последнее пристанище моего блуждающего зрачка; и мир ограничен бледными горами на горизонте, в которые тоже не верится… Можно ли быть несчастным в солнечный зимний день на фондаменте Дзаттере? Но за счастье надо… платить? Благодарить – и это тоже плата… На другой стороне канала Джудекка белеет массивная церковь Реденторе в окружении мелких домишек: кажется, посреди детских туфелек кто-то водрузил взрослый сапог.
Очнувшись, я все же посетил Мадонну дель Орто, о которой много слышал. И меня поразила золотая лестница Введения Марии во храм, возносящаяся, как гора. Я не спец, но стоял, подобно старцам на полотне, в изумлении повернув голову. А Мадонну Беллини, которую шел как-то смотреть Жозеф, видеть уже было нельзя: ее украли ночью 1 марта 1993 года, и вместо нее, под пустой рамкой, стояла
