долго спать ему не пришлось: через час с небольшим к нему в кабинет ввалился Суворов в сопровождении целой свиты дежурных фильтрационного пункта.
– Иван Николаевич, проснитесь, – громко обратился он к спящему, склонившись над его головой и теребя за плечо. – Проснитесь!.. ЧП у нас!
– Что? – не понял спросонок полковник, едва продирая глаза сквозь слипшиеся веки. – Как вы сказали?
– Я сказал, что у нас чрезвычайное происшествие, и я пришёл к вам, чтобы известить об этом! – чётко отрапортовал Суворов. – А заодно и посоветоваться, что делать и как действовать дальше…
Жогов уже пришёл в себя и, усевшись на диване, вяло тёр руками глаза.
– Вы хоть бы толком объяснили мне, что всё-таки произошло, – глубоко зевнул он. – А то ворвались, как… Что случилось-то?
– В секции, где содержатся многодетные женщины… ну те, которые работали здесь, в концлагере, на фашистов… В общем, одна из них свела счёты с жизнью, и что теперь делать с её детьми, ума не приложу, – посетовал Суворов.
– Как это «свела счёты»? – в недоумении посмотрел на него полковник.
– Вот так!.. – развёл руками комендант. – Перерезала себе вены заточенной ручкой ложки на обеих руках, пока дети спали… Что вот теперь делать с ними, ума не приложу, они-то, вроде бы, как и ни при чём, что их мать продалась … Что делать-то будем, а, товарищ полковник?! Ведь теперь, вроде бы, с детей автоматически снимается обвинение в том, что они «враги народа». А отправлять их без матери – так они все погибнут!.. Маленькие ещё совсем…
– Подожди, подожди, Александр Михайлович, – влезая в свои сапоги, остановил его Жогов. – Не строчи, как из пулемёта, а то у меня от твоей скороговорки настоящая путаница в голове!..
Суворов выжидающе замолчал.
– Ну-ка, для начала проводи меня в ту камеру, – распорядился Жогов, – я посмотрю, что там… А потом мы подумаем, что предпринять, – он вдруг почувствовал, как сердце его ёкнуло и что-то необъяснимое обволокло его рассудок.
Поднявшись на второй этаж, они прошли в камеру, в которую полковник ещё не наносил визита. Там, словно запуганные котята, жались друг к дружке пятеро ребятишек, а двое малышей сидели у изголовья матери и теребили её за волосы и за лицо. Один из них совсем маленькими пальчиками открывал мёртвой матери веки и, плача, просил её, чтобы она встала. От увиденного у офицера всё похолодело внутри: женщина лежала на полу в луже крови, и оба малыша, и жавшиеся друг к другу дети также были в крови с ног до головы. По-видимому, они все пытались воскресить мать – их единственную надежду на спасение и жизнь! На стене Жогов увидел надпись, сделанную кровью: «… Я не хочу, чтобы, возвращаясь на Родину, мои дети несли на себе позор своей матери. Я уношу его с собой. Простите меня за всё…» Он развернулся и вышел из камеры. За свою короткую, но насыщенную событиями жизнь он был свидетелем многих событий, но видеть плачущих, вымазанных кровью детей
