Понтий бухнулся ниц перед ванной, в которой лежал август. Явь сливается со сном, а сон – с явью.
Но сейчас явно была явь, и Филипп это осознавал:
– Так и быть, я прощаю тебя! Сам Господь прощает тебя! Поди сейчас вон и больше не греши!
– А мои стихи?
– Что «стихи»? Какие стихи?.. Ах, стихи!.. Продолжай писать свои вирши, если они будут не в пику мне, а во славу меня!
– Они во славу Бога.
– Значит, и меня, и моего отца – тоже! Пиши дальше и приноси мне для прочтения. Сам я, конечно, читать их не стану. Будешь декламировать мне вслух. Только, Боже тебя упаси, не здесь и не сейчас!
«Я и зрелище в Колизее с вашими викториями… грядущими… пусть даже их никогда не случится, смог бы в рифму как режиссёр поставить. Я любое поражение способен в массовом сознании превратить в победу, а падение со свободным ускорением (пусть это всего-навсего ускорение свободного падения) – во взлёт баллистического снаряда… ну, пусть снаряда из баллисты. Я и как сценарист выступить сумел бы, самолично и складно описав все события! Я Пушкин… я Вергилий наших дней!» – Понтий хотел было развёрнуто сообщить о своих талантах и гениальности (собственно, ради этого он и явился), но, что разговор закончен, император недвусмысленно дал понять такими простыми народными словами:
– Мне пора в следующую комнату! Чтоб воду в ступе не толочь, не заставляй мою душу страдать! Душа обязана трудиться: и день, и ночь, и день и ночь…
Сказав это, Филипп встал в ванне во весь рост, чутко прислушиваясь к шуршанию стекающей с него воды и ощущая на теле от этих струек приятную щекотку. Но он не засмеялся, а тем паче не заржал: «Смех без причины – признак дурачины!»
Понтий, смущённый величием и масштабом личности своего императора, остался в одиночестве потеть в кальдарии, хотя изначально в его планах этого не значилось. Подумал при этом: «Как же я обожаю сильную руку!»
Лаконик-судаторий
«О, пускай мне говорят
О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей,
Но когда мне от вина
Сердце радость озарит,
Не сравнится с ней нефрит!..»
Отомо Табито
Стены вокруг императора блистали большими драгоценными кругами. Александрийский мрамор оттенял нумидийские наборные плиты, покрытые тщательно положенным и пёстрым, как роспись, воском. Кровля в комнатах-атриумах вся была из прозрачного и разноцветного стекла. Фассийский камень, редкое украшение даже для Храмов, обрамлял бассейны и ванны. Краны, из которых лилась холодная и горячая вода, были из чистого серебра. Вокруг высилось множество искусных и дорогих изваяний и колонн, ничего не поддерживающих и поставленных лишь для украшения, чтобы дороже стоило. Так сказать (кто ж с этим публично поспорит), уютно, скромно, камерно, по-семейно-родовому, и одновременно всё тихо-мирно, чинно-благородно, современно и модно: в точности по стоику Сенеке – все причислявшие себя к римской элите равнялись сегодня на его… несвежую писанину
