Он лучше всех мог бы утешить меня сейчас – но он даже не может говорить.
Я представляю, что он сейчас чувствует, и меня бьет дрожь. Рядом с кроватью горит ночник. Его свет немного успокаивает меня. Я снова опускаюсь на подушку и про себя читаю молитвы. Обычно после этого я засыпаю, но в эту ночь сон так и не приходит. Я пытаюсь надеяться на лучшее, но вместо надежды ощущаю какую-то пустоту.
Я засыпаю очень поздно, а утром узнаю, что отец умер.
«Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua luceat ei. Te decet hymnus, Deus, in Sion, et tibi reddetur votum in Jerusalem; exaudi orationem meam, ad te omnis caro veniet…»[1]
Слова заупокойных месс остаются в душе и начинают звучать внутри, когда становится особенно тяжело. Прохлада, сумрак и высота строгих церковных сводов утешают меня. Наши боль, горечь и скорбь кажутся не напрасными, обретают торжественность и смысл. Я еще не знаю какой, но знаю, что если бы этого смысла не было, то слова молитв не были бы такими красивыми и не помогали бы так. От них становится гораздо легче.
Мы молимся, и я представляю, что наши молитвы поднимаются к небу, как птицы. Наверное, душа отца чувствует их, и свет для нее светит ярче… Когда я думаю об этом, моя боль стихает. Но иногда мне так хочется рассказать отцу обо всем, что происходит с нами без него! Я представляю, как бы он удивился или огорчился, представляю его глаза, голос – а потом вдруг осознаю, что этого не будет, что это невозможно, и мне сразу становится невыносимо пусто и одиноко.
Tout lasse, tout casse, tout passe[2]. Время уносит горести, как золотые листья сентября. Синее небо такое высокое, и в воздухе носятся легкие паутинки. Даже не верится, что все это уже прошло: и похороны отца в Сен-Дени, и коронация моего брата Франсуа в Реймсе – теперь Франсуа стал королем Франциском II[3]. Прошли и тихие дни в Венсенском замке посреди шелестящего моря осенних деревьев. Неуловимая грусть, теплое солнце и холодный предзимний ветер. Боль постепенно успокоилась, превратилась в горьковатый привкус дыма в осеннем воздухе. Утренние зори окутаны туманами, поют охотничьи рога.
Сейчас мы живем в Амбуазе. Мне нравится этот замок – такой огромный, мощный, неприступный и в то же время изящный. Когда стоишь наверху, чувствуешь себя свободной как птица. Но даже под защитой этих стен я не могу отделаться от пронзительного чувства, что все мы беззащитны перед судьбой. Мне кажется, что это чувство теперь останется во мне навсегда. Смерть отца оказалась такой внезапной, мы были к ней не готовы… Что еще случится? Впрочем, если и случится, то не здесь. Здесь, в Амбуазе, не должно произойти ничего плохого – этот замок такой красивый и так нравится мне!
Скоро зима. В саду, куда выходят мои окна, гаснут цветы, а деревья по берегам Луары из золотых становятся красными и ржавыми. С каждым днем листва редеет. По утрам в замке холодно, особенно в нетопленых коридорах – даже пар идет изо рта. Сразу чувствуется, как свежо на улице.
Зачем я проснулась так рано? Только-только занимается день. Мне не хочется выбираться из теплой постели. Я рассматриваю бархатный
«Покой вечный даруй ему, Господи, и свет вечный да светит ему. Тебе поется гимн, Боже, в Сионе, и Тебе возносятся молитвы в Иерусалиме. Услышь моление мое, к Тебе возвращается всякая плоть…» (Лат.)
Все течет, все меняется (фр.).
В русской переводческой традиции имена французских королей принято передавать на немецкий лад: Франсуа – Франциск, Шарль – Карл, Анри – Генрих. Автор будет придерживаться ее в написании имен правителей, однако в остальном постарается сохранить оригинальное звучание.
