странно звучащий говор деда, кричащего что-то по-корейски, прочно отпечатался в памяти. Она не знала этого языка. Отец её не учил, а матери он вовсе был незнаком. Потом сквозь брань прорезался высокий, срывающийся от волнения голос отца:
– Не смей её так называть!
Он присовокупил к этому воплю ещё несколько фраз на корейском. Потом коротко свистнула трость, что-то влажно шлёпнуло, будто на кухне упал кусок мяса. Завыли в два голоса женщины: мать и бабушка. Они причитали на разных языках, но об одном. Рыдания – единственный подлинно интернациональный способ общения. Послышалась возня, что-то с треском посыпалось…
Соне было не до того. Насмерть перепуганная девчонка, неподвижно сидя на диване, глядела в экран выключенного телевизора. За толстым тёмным стеклом кривлялся, корча похабные рожи, мальчик лет десяти. Глаз на привычном месте у него не было – вместо них открывались и закрывались, щёлкая острыми треугольными зубами, два рта. Зато там, где у нормальных людей должен быть рот, у него влажно сверкал истекающий чем-то густым, вроде гноя, глаз. Существо ломилось в комнату, стучало ладонями по стеклу, билось в хрупкую преграду лбом. Соня сидела и ловила взглядом каждое его движение.
Потом дверь распахнулась. На пороге стояла мама, а за её спиной, мелко дрожа, переминалась с ноги на ногу сухопарая женщина, уже вплотную подошедшая к границе, за которой её ждало старческое увядание.
– Соня, к тебе тут бабушка, – с трудом произнесла мама. Её голос дрожал, дыхание с шумом вырывалось из груди, будто она говорила сквозь слёзы. На щеках матери горел лихорадочный румянец, но они оставались сухими.
Мама отодвинулась в сторону, как только Соня обернулась на голос. Пожилая женщина ринулась вперёд, сжала девочку в быстрых горячих объятиях, пахнущих нафталином, ландышем и чем-то ещё, едва уловимым, пряным. Она тоже заговорила на корейском, но у неё он скорее напоминал голубиное воркование, чем злобное пыхтение, как у деда. Соня слушала, не понимая ни слова.
Бабушка отстранилась, прижала ладонь к груди, потом провела ей по голове внучки. На покрытом тонкими ещё морщинами лице мелькнула улыбка, неискренняя, но странно тёплая. Сунув руку в карман, бабушка вытащила из него что-то, что так же торопливо сунула Соне в руку. Она собиралась произнести очередную непонятную фразу, но запнулась, бросив взгляд на экран телевизора. В прихожей что-то резко и зло гавкнул дед. Не смея ослушаться, женщина поднялась на ноги, поцеловала девочку в лоб и вышла из комнаты. Из прихожей снова зазвучали голоса.
Соня повернулась обратно к выключенному телевизору и вздрогнула. Не от страха, от неожиданности. Мальчик с глазами-ртами исчез. Как выяснилось позже – навсегда…
Соня отлично помнила тот вечер. Помнила своё единственное краткое свидание с бабушкой. Но предпочитала держать эти воспоминания при себе. Поэтому отцу она ответила кратко:
– Смутно помню. А что?
– Да ты понимаешь… Наташа вчера после твоего звонка стала разбирать вещи Маратика. Ну, я пока на кухне занят был, она… В общем, вот.
Он сунул руку
