оживлённой дороги, любуясь уродливыми стеклянными коробками офисных центров, либо дворами, через тёмные арки и неухоженные скверы. Соня предпочла бы пройтись вдоль реки. Там было грязнее, да и бизнес-центры глаз не радовали, но всё лучше грязно-рыжих, навевающих клаустрофобические воспоминания, стен. Но старуха на набережную не захотела. А Соня не стала настаивать.
– А я ведь помню ещё, как тут всё раньше было! – проговорила между тем Екатерина Меркуловна. – Когда мы только переехали. Дома строились. Коммуналки. Все на ситценабивной работали, бабы-то. А мужики на стройках, либо шофёрили. Кто откуда собрались… Ивановы с Рязани, Швыдко из-под Липецка, мы вот елецкие. Вся Россия тут была. По четыре семьи в квартире. И не казалось, что тесно. Да-а-а…
Она помолчала, грустно покачивая головой. Девушка вела свою спутницу через печальные серые дворы, они ныряли в тёмные арки, как в омуты, пересекали дороги, раскидывая собиравшиеся у бордюров жёлтые и рыжие листья. Пейзаж в этом месте не менялся годами и десятилетиями, как в горах или на морском дне.
– Это потом всё менялось. – продолжила старуха. – Кто разъехался, кто остался. Детки народились. А потом у деток свои детки. Ты вот с семьёй приехала к нам тогда. Помнишь, мы тебя всё китаяночкой нашей звали? Ты такая смугленькая была, маленькая такая, живенькая… Помнишь?
– Я наполовину кореянка, Екатерина Меркуловна, – выдавила кривую улыбку Соня.
Она отлично помнила, как её называли в детстве за миндалевидные глаза и тёмные прямые волосы, в которых едва-едва пробивался унаследованный от матери русый отблеск. И из уст одноклассников слово «китаяночка» обычно не звучало. Дети находили для неё куда более изощрённые и ёмкие прозвища.
– Да я знаю, Сонечка, знаю… – старуха кивнула и резко сменила тему: – Вот уж я не думала, что одна буду доживать-то.
Вопрос вырвался у Сони прежде, чем она успела его осознать и проглотить вместе со старой обидой на «китаяночку»:
– Почему одна? Стёпка съехал от вас?
И старуха уцепилась в возможность излить свои переживания ещё крепче, чем в Сонин локоть.
– Да уже года полтора как, Сонюшка. Нашёл себе девку какую-то и… В общем, даже и не звонит почти. Так одна и живу. Только соцработница меня поддерживает. Она-то хорошая девочка у меня, хорошая. А Стёпа, ну… Да чего его винить? Я ж тоже понимаю, дело молодое, что ему до старухи…
По тону Соня поняла, что Екатерина Меркуловна лукавит. Она винила Стёпку, своего внука, ещё как винила. Своего единственного, залюбленного и избалованного внука. Но было в её интонации и что-то ещё, что девушка могла лишь почувствовать, но не облечь в слова. Впрочем, уже через секунду она поняла, что старуха имела в виду. По крайней мере, так ей показалось.
– Вот когда вы со Стёпкой-то встречались, я так рада была, так рада… Хорошая ты девочка, Сонюшка. И Стёпка хороший. Только непутёвый он у меня. Такой, знаешь, куда его повернёшь – то он и творить будет. Вот ты рядом пока была – он и учился, и работать планы строил, и… ох, Сонюшка-Сонюшка…
