и при этом всякий раз оказывался победителем и одновременно жертвой своего очередного беспокойного замысла.
Однако, что самое удивительное, в новом для себя пространстве он с самого начала не чувствовал себя новичком. Отбросив сомнения неофита, Венедикт преобразовывал неясную виртуальную задумку в конкретную производительную силу и тотчас начинал создавать здание своей мечты по собственным «чертежам и координатам».
Несколько лет (как правило, не больше двух) он беззаветно служил новой идее. За это время «в подклетах» очередной стремительно растущей творческой конструкции… вызревало совершенно другое представление о смысле жизни и персональном назначении. Это представление с каждым днём росло, увеличивалось в объёме и наконец однажды обнаруживалось. Тогда в сознании Венедикта возникала «революционная ситуация», ум охватывало привычное беспокойство, и всё повторялось сначала. Он безжалостно рушил едва заблиставшую, готовую вот-вот «плодоносить» творческую конструкцию и тотчас принимался возводить новую.
И как бы ни приходилось тяжко чудаку и избраннику духа на новом поприще, он не отступал от задуманного, но побеждал сопротивление обстоятельств и шёл вперёд к назначенной цели.
Безусловно, подобная жертвенность заслуживает похвал, но, глядя Венедикту вслед, так и хочется упрекнуть его в житейском безрассудстве. Однако победителей, как известно, не судят.
***
Оглядывая прожитую жизнь, следует сказать, что всякая житейская ситуация, которую мы так или иначе проживали, поначалу казалась нам значительной, и даже судьбоносной. К примеру, память каждого из нас хранит бытовые размолвки с любимыми людьми, после которых возникало убеждение, что дальнейшая совместная жизнь с этим человеком невозможна. И мы помним, как со временем негатив, «очаровавший» наши ум и сердце, терял свою сакральную значимость и рассыпался под натиском добра на мелкую рябь событий, подобно морскому бризу, бегущему по поверхности глубин. Мы же, увлечённые поначалу игрой волн, вскоре переставали вглядываться в чернеющие житейские глубины и вновь радовались друг другу.
Когда читаешь «Один день Ивана Денисовича» или лагерные рассказы Шаламова, кровь стынет в жилах от глухого рыка. Это рык тех самых глубин, незаметных за внешним благополучием мирной жизни. Лагерная тема открывает для нас совершенно неизвестный «фарватер» человеческих судеб. Марианские впадины нечеловеческого безразличия и зла, которые представили нам эти элитные «океанические картографы», разят ум и сердце. Мы не готовы ни осмыслить, ни принять их как свершившийся факт нашей истории. Ведь если такое было в прошлом, значит, подобное может с той же степенью вероятности, вернее, невероятности случиться и в будущем!
В капле воды отражается сущность океана. В причудливых рельефах глубинного фарватера слышится «эхо» человеческих потрясений. Отменным литературным эхолотом был
