меня Андреа.
– Да хоть Андреа, хоть Патрисия Кис-Кис, это не имеет никакого значения. К чему тебе имя? Ведь кошки, твои единственные друзья, не способны его ни воспринять, ни воспроизвести. Им глубоко плевать, как тебя зовут и зовут ли как-нибудь вообще. Поэтому и тебя это не должно заботить. А уж тем более это не должно волновать нас, представителей человеческого племени, столь тебе безразличного и даже неприятного.
Доктор Голев помолчал секунду, ожидая, не найдется ли у Андреа чем возразить на сказанное. У Андреа ничего такого не нашлось, и он подытожил, по своему обыкновению внезапно перейдя на «вы»:
– В общем, я думаю, имя вам совершенно ни к чему. С другой стороны, надо же как-то вас называть. Давайте так: если я захочу к вам обратиться, привлечь ваше внимание, я буду говорить «Пс-пс!».
Тогда, три недели (и год) назад, ее ужасно обидели эти слова. До такой степени обидели, что Андреа едва подавила в себе желание встать и уйти.
Теперь же, глядя в лицо Алекса Голева, она не находила его ни отталкивающим, ни ехидным. Доктор Голев перестал быть чудовищем! А перестав быть чудовищем, он оказался вполне симпатичным молодым человеком (пусть даже обманчиво молодым), с обаятельной улыбкой и открытыми, прямо-таки распахнутыми для всех – и для нее в том числе – дружескими объятиями.
Он готов был ее обнять – вот что было самым удивительным! Обнять, а не оттолкнуть. Приласкать и почесать за ушком – а не пнуть ногой. Он вовсе не кривил душой, не делал над собой усилия, когда заключал ее в объятия раз за разом – столько раз, сколько она к нему подходила с разведенными в стороны руками и округленным ртом, превратившимся в то утро в сплошное «вау!». Она была в восторге. Она была без ума! В восхищении от него, от милого, милого, дорогого нашего, чудесного доктора Алекса!
Она была стройна и хороша собой, от нее приятно пахло, ее глаза заглядывали в другие глаза и находили в них подтверждение: да, да, ты хороша! Теперь ты в полном порядке, теперь тебя можно обнять, ты – обнимабельна! давай же, иди сюда – и мы крепко, крепко тебя обнимем!
4. Темные туннели
Бабушка никогда не называла это место «бункером». Она говорила иначе: остров. Подземный остров. Митя понимал, как им с бабушкой повезло. Таких островов на земле насчитывалось всего полтора десятка, и бо́льшая часть из них была не в России. В России сохранилось всего три. Их с бабушкой, под Тамбовом, был самым крупным и хорошо оснащенным. Еще один находился под Москвой, и один – под Санкт-Петербургом. В каждом жили по несколько человек.
Это все, что осталось от населения Земли.
Ну, в смысле, Митя думал так раньше, до того как его мир перевернулся с ног на голову. Он не сразу поверил тому, что услышал. Сначала он решил, что Никита над ним просто прикалывается. Никита – это был друг из Питера. Лучший друг.
Ха, да какой там «лучший»! Правильнее сказать – любой. Каждый из них. Каждый, кого ни возьми из его друзей-мальчишек, был на самом деле этим
