взъерошенно огляделся по сторонам. Какой дурацкий диванчик! Как он вообще додумался его сюда поставить?
И небо дурацкое, и Париж…
Ей было всего двадцать три. Самая юная участница в группе, если не считать мальчишку Клокова.
Он уже видел таких девчонок, да и парней тоже, полупрозрачных пятнистых зомбиков с воспаленными глазами, со странными нечитаемыми жестами, нарушенными рефлексами и утраченными навыками прямохождения. С повадками зверьков, извлеченных из их естественной среды обитания. Столь же естественной, впрочем, и пригодной для существования белковых форм, как атмосфера Плутона.
Мало кто из них, из таких, доживал до своего следующего дня рождения. Смерть забирала их сразу, едва успев пометить. Некоторых – при первом же выходе в Поток; у кого-то умирание занимало недели, редко – месяцы. Но это было именно умирание, то есть процесс абсолютно необратимый. Человек иссыхал, истаивал, перекачивался – уже даже отключенный от портала – в другую реальность на глазах у родных и близких, у нянек-ситтеров, у физиотерапевтов и нейрофизиологов, пытающихся его вернуть. На последней стадии втекания от него оставалась одна полупустая дряблая оболочка, которую, как правило, сдавали в специализированный дом ухода, один из тех, что в народе хлестко именовались «овощебазой» и «лепрозорием», или еще – «матрицей». Из «матрицы» выход был только один – в парк покоя.
«Существуют бывшие курильщики и алкоголики. Мир переполнен бывшими толстяками. И бывших геймеров я тоже встречал, – вспомнил Фадей слова доктора Голева, сказанные на одном из семинаров. – Но я никогда не видел бывшего аутоморфа. Разница между геймером и утекшим примерно такая же, как между любителем побаловаться травкой и тяжелым героиновым наркоманом. Утекший – значит обреченный. Но мы попытаемся это опровергнуть. Вернее, вы: ты, Фад, и ты, Листиана. А мы, все остальные, станем свидетелями чуда… если, конечно, у вас получится его совершить».
…Фадей прошелся из конца в конец комнаты, поглядывая на дверь ванной и безнадежно отсчитывая минуты. 9:05. Все было зря. Он просто дурак, что все это затеял. Хорошо еще, что решил ограничиться только видом и обойтись без всякой музыки и смелл-миксов наподобие ароматов свежесваренного кофе, хрустящих круассанов и благоухающего цветочного киоска «с соседней улицы», куда только что завезли покрытые росой тюльпаны и фиолетовые снопики лаванды.
А ведь он почти было поверил… Чудо почти произошло!
Он готов был схватить ее на руки и кружить по комнате, словно глупый и смешной влюбленный. Он едва от этого удержался… в ту, самую первую, минуту, когда Лисса открыла глаза. В ту минуту, когда она посмотрела на него. Впервые за год – и раз в пятый или в шестой, наверное, за все время их знакомства – она посмотрела в его глаза – своими синими, сияющими глазами.
Первый солнечный луч пробил скорлупу горизонта.
«С добрым утром, любимая», – апатично подумал Фадей, наблюдая за тем, как рассвет, подобно птенцу, деловито извлекает себя из оползающего
