опять жить в таборе Пику, только отвык он от цыганской жизни. Это все замечали: хоть и цыган Пику, да не такой, как все. Даже сторониться стали цыгане его. Но Пику на это не обращал внимания. Жил да и жил себе помаленьку. Занимался же он тем, что ловил птиц и продавал их по городам и деревням. Бывало, только чуть станет светать, а он уже идет в лес и остается там до позднего вечера, – все птиц ловит. И каких только птиц не бывало у Пику! Вся палатка его была заставлена и увешана клетками, и постоянно слышался в ней птичий гомон, – и поют, и свистят, и чирикают.
Стали замечать цыгане табора, что Пику подойдет к клетке, станет около нее, что-то начнет шептать, а потом засвищет, ни дать, ни взять, как птица. «Что за притча? – думают цыгане. – Уж не научился ли Пику в лесу птичьему языку?» А ведь всем цыганам известно, что научиться говорить со всеми птицами да зверями можно: нужно только поцеловать в губы спящую фею-урму. Хоть и трудное это дело, да говорят, будто были такие цыгане, которым это удавалось. Вот и стали поговаривать в таборе, что Пику поцеловал лесную фею, и стали опасаться, не разгневалась бы за это королева фей-урм Матуйя, и не стала бы бросать куски мяса урм. Нашлет этим мясом Матуйя бешенство на весь табор, да и погибнут все цыгане. Судили да рядили цыгане и, наконец, решили поговорить об этом со своим гекко, а он был человек бывалый и мудрый. Пришли к нему цыгане и говорят:
– Вот что, гекко: дело-то у нас в таборе не ладное, как бы беды не было. Ведь Пику-то научился говорить по-птичьи.
Сначала гекко ничего не хотел слушать, а потом, когда рассказали ему подробно все, что видели и слышали, решил так:
– Позовите сюда Пику, я с ним поговорю при вас. Там видно будет, что делать.
Позвали Пику. Пришел он в палатку гекко, а тот его спрашивает:
– Правда ль это, Пику, что ты умеешь свистать по-птичьи?.
– Умею, – ответил Пику, – да еще так, что, пожалуй, и не отличишь, коль я засвищу, особенно в лесу, ну, скажем, щеглом или малиновкой.
– А ну-ка, посвищи, а мы послушаем, может быть, ты только хвастаешь, – сказал хитрый гекко.
– Чего же тут хвастать. Хитрость не велика. Я еще на военной службе, бывало, забавлял всех во время похода или в казармах тем, что свистал птицей. Вот слушайте, коль вам интересно.
С этими словами Пику засвистал, да так, что и не отличишь, щегол да и только. Затем стал он щебетать синицей, жаворонком, малиновкой; вдруг как заржет лошадью; все даже вздрогнули и оглянулись, уж не просунула ли лошадь голову в палатку. А Пику стоит и смеется. Покачал гекко головой и сказал:
– Эх, Пику, не хорошо все это! Как хочешь, а не можешь ты больше оставаться у нас в таборе. Не могу я, гекко табора, допустить, чтобы по вине одного погиб бы весь табор. Уходи-ка ты от нас на все четыре стороны.
– Да что ты, гекко! – воскликнул Пику. – В чем же моя вина? Что же я сделал такого, что ты гонишь меня из табора?
– Ты говоришь по-звериному, значит, ты поцеловал спящую фею урму, – ответил гекко, – за это может разгневаться королева Матуйя
