«ведьмиными кругами». На спилах же деревьев годовые кольца расширялись не с южной стороны, а с той, которая была обращена к центру «перекрестка», и древесина обычно была на редкость колкой и прямослойной. Кроме того, было замечено, что медведь практически всегда выбирает место для берлоги в немагнитном пространстве, однако никогда не ложится в центре, а ближе к краю.
Самый же центр «перекрестка», как и бывает при гравитационном сжатии, выделял тепловую энергию. Здесь обычно очень бурно росла трава – чаще всего крапива выше человеческого роста, а зимой земля не промерзала. Но ни разу Русинов не видел в центре «перекрестка» деревьев либо высоких кустарников. И нельзя было долгое время находиться в центре, тем более ночевать: от легкого, какого-то восторженного состояния начиналось головокружение, шла носом кровь и даже случались обмороки, словно от теплового удара, хотя на ощупь земля была как везде. Оказавшись надолго в таком месте, люди обычно считали, что они перегрелись на солнце, нанюхались какой-то травы или просто переутомились.
Отмечая приметы «перекрестка», Русинов прошел его вдоль и поперек, а затем полукругом, стараясь засечь центр. Земля была изорвана гусеницами трелевочных тракторов, завалена сучьями, брошенными деревьями. Множество старых пней торчали вровень с кустами малины – лес рубили зимой. Понять, разобраться в «ведьминых кругах» было невозможно: нормальное развитие растений было нарушено. Лишь к вечеру среди этих завалов и зарослей он отыскал крапивный пятачок и неожиданно обнаружил, что это была когда-то глубокая и обрушившаяся яма. Вытащенные со дна ее валуны давно уже вросли в землю и замшели. Стараясь не обжечься, он спустился вниз: морена оплыла, однако яма и до сих пор была в полтора человеческих роста. Кто ее выкопал? Зачем? И именно тут, в самом центре «перекрестка»? Неужели уже кто-то пробовал делать раскопки? Но ведь бессмысленно копать здесь, когда рядом речка, промывшая морену до коренных пород. Легче всего сделать там расчистку обнажения и посмотреть разрез.
Раздумывая над этим, Русинов вернулся на пасеку, но решил пока ни о чем не спрашивать Петра Григорьевича, чтобы не возбуждать его интерес. Он заметил, что хозяин пасеки хлопочет у бани и что-то варит в огромном чане из нержавейки, под которым тлеют угли и курится дымок. Русинов спрятал кристалл, бросил лопатку и пошел к Петру Григорьевичу.
– А-а! – обрадовался тот. – Рыбак-рыбачок! Вот, наверное, проголодался!
– Ты не уху ли варишь? – засмеялся Русинов, кивая на чан.
– Уху? – развеселился пчеловод. – Пожалуй, верно, уху! Из него можно такую уху сварить! И солить не надо!
Русинов подошел к чану и заглянул через край: на топчане, по горло в каком-то буроватом отваре лежал человек – мужчина лет шестидесяти. Он был острижен наголо, болезненное, изможденное лицо, глаза прикрыты темными очками. Русинов по одному торчащему из воды колену и руке определил, что человек болен какой-то болезнью,
