и не выяснил: за несколько лет совместной работы в газете мы только обменивались словами «здравствуйте» и «до свиданья», что мало способствует проникновению в душевный мир собеседника.
А вот передовик по вопросам внутренней политики И. А. Гофштеттер оказался очень приветливым и разговорчивым. Он даже несколько раз пригласил меня к себе в гости в Финляндию. Однако, несмотря на приветливость и гостеприимство, я боялся часто навещать его. Считал он себя толстовцем, воспитывал детей по-толстовски и был вообще чудаком. В квартире царил полный хаос; мебель состояла из голых некрашеных столов, табуретов: умывался Гофштеттер из бутылки, которая была привешена веревкой к потолку и которую надо было толкать головой или рукой, чтобы из нее добыть тонкую струйку воды. А во время завтрака или чаепития в столовой каждый гость должен был соблюдать сугубую осторожность и проявлять напряженное внимание, чтобы не подвергнуться сбоку или сзади внезапной атаке детей. Они ждали, пока гость углубится в беседу, и с победными кликами сбрасывали гостя на пол, выхватывали из-под него стул, или вскакивали к нему на колени и дергали за нос. В нынешнее время эта толстовская педагогика, развивающая детскую самодеятельность и инициативу, широко распространена и в Западной Европе, и в Америке; но тогда, в эпоху отсталого воспитания, глубокие идеи Толстого только слегка проникали в русское общество.
Впрочем, после революции, когда русским интеллигентам пришлось опрощаться поневоле, без всяких толстовских рецептов, Гофштеттер потерял вкус к умыванию из бутылки, a дети выровнялись и стали симпатичными молодыми людьми.
Из старых сотрудников А. С. Суворина особое мое внимание привлекал Виктор Петрович Буренин, писавший под псевдонимом «Граф Алексис Жасминов». Во время поездки Алексея Сергеевича на балканский фронт в качестве военного корреспондента, Буренин заменял его на посту редактора и вообще был впоследствии одним из ближайших помощников. Виктор Петрович считался выдающимся литературным критиком; его фельетоны, помещавшиеся обыкновенно по пятницам, весьма нравились читателям своим едким тоном и беспощадностью ко всяким литературным фиглярам, которые в изобилии стали появляться уже с начала нашего века. Он стойко защищал русскую литературу от всевозможных новаторов и реформаторов модернистского, символистского и футуристического толка, чем, конечно, создал себе немало врагов.
К сожалению, лично мне сблизиться с Бурениным не удалось. Как и все остальные старые сотрудники преклонного возраста, он тоже не проявлял особого внимания к молодым нововременцам. А навязываться ему не хотелось.
Узнал я, однако, за время совместного сотрудничества, что мнение публики о нем, как о человеке злобном и черством, совершенно ошибочно. Много хорошего слышал я о нем в редакции. Все близко знавшие его говорили, что Виктор Петрович – в частной жизни человек очень добрый, отзывчивый, деликатный и совсем незлобивый. Его сатирический ум был сам по себе, а сердце – само по себе.
Между тем, сколько нелепых обвинений возводилось
