декольте. Я состарилась, правда.Я вижу в гигантском зерцале себя —
Потоками ливня, исчадием града,
Стекло возжигая, беззубьем слепя!
Нельзя обнажаться. Морщиниста шея.
Да только до старой змеи еще плыть.
Вороной кошу, горностаем косею,
Цепляю на грудь обезьянию нить.
Я – только живая! Я – только живое!
Сегодня, немедленно, гордо, сейчас!
Я львицей рычу! Я волчицею вою!
А стол, полный снеди, от смерти не спас!
Стою в ресторации этой плавучей,
Диковина-дама, шальная гора,
Заплывший в безумие айсберг – на случай —
Из грешного завтра, немого вчера!
Я этой едой наслажусь, как искусством,
Всецветной ее, ювелирной игрой.
Я хлеб намалюю белилами густо,
Розетку наполню умбрийской икрой!
Отец мой – художник! И муж мой – художник!
А я что умею?! Да только пить-есть!
И только молиться… в бараке острожник…
О, голодно, холодно: мир… даждь нам днесь…
Играет оркестр. Музыканта четыре.
А может быть, пять. Ох, ошиблась я, шесть.
А может быть, восемь… всего восемь в мире
Молельщиков музыкой – за нашу честь…
За лесть. И за жесть. И за месть! Все отмолят.
Ласкальщики струн – о, пока мы едим!
Метальщики голи, лепильщики боли,
Курильщики воли – свобода что дым…
Мои музыканты! Ах, нот аксельбанты
Стекают скрипичным ключом со плеча…
Вы Баховы франты! Петровские канты!
Играете Реквием нам сгоряча…
Ах, лучше вы нам Травиату сыграйте!
Да первую сцену, где смачно едят,
За здравие пьют в леденистом наряде:
Расстрельные стразы и лунный парад!
Поздней – наводненье! Позднее – сельджуки!
И все геноциды, все битвы – без нас!
Едим мы и пьем вне рыданий и муки!
Застыл циферблат – перламутровый глаз!
Часы… о, живые… да, движутся стрелки…
Ешь, слышишь, и выпей… туда не смотреть…
О, Боже… омар мой ползет по тарелке…
Отец, цветом он – как купельная медь…
А может, купель – океан мой громадный,
Он ждет нас, крещаемых, тихо, в ночи…
Играй, моя скрипка! Играй беспощадно!
О, только играй, не молчи, а звучи!
О, Вечеря эта, почти нереальна,
В бокалы кровавые перетекла!
Стою, шея голая, в тряпках сверкальных,
Глотнула, а мне б закусить, все дела,
Деручую водку, в морозы, как надо,
Художники любят, и воблу потом,
А может, селедку из Райского Сада,
Табак до надсада и жирный залом!
Отец, ты со мною, быть может, и выпьешь.
Как ты очутился на сем корабле?
Отец, нарисуй, как отсюда ты выйдешь
На дальней, святой, безымянной земле.
О, ты на палитру и дуешь и плюешь!
О, жирный мазок – угощение всем…
Всемирный Потоп ты еще намалюешь,
Голгофу –
