Словно в каком-то полузабытьи слышал я слова молитв, затем слова батюшки, трижды вопрошавшего меня об отречении от сатаны и сочетании Христу-Богу.
– Вы приняли крещение, – сказал батюшка в напутственном слове, – уже взрослым человеком. Старайтесь идти прямым путём – путём Христовых заповедей, – и кратко их перечислил.
Лёва – мой крёстный отец – сидел, как тяжкоболящий, на лавке у окна и терпеливо дожидался конца таинства.
Как и предупреждал отец Евгений, несколько дней после крещения я чувствовал особенную лёгкость внутри, беспричинную радость и умиление.
Затем пошли будни. Я учил молитвы, досадуя, что ничего из них не задерживается в голове.
Первые церковные службы мне давались с большим физическим трудом: тело затекало от неподвижного стояния, деревенело, делалось непослушным. После литургии я залезал в свой автомобиль, как инвалид на протезах, затягивая руками в салон свои негнущиеся ноги.
Тогда я не ощущал красоты церковной службы, раздражался её продолжительностью, скрипом пола, шарканьем ног, кашлем и сморканием прихожан, разговорами и звуками торговли за свечным ящиком. Вспыхивал от пустяков, был готов убить, когда кто-то случайно толкал меня или просил передать свечку; не понимая слов и значения действий церковнослужителей, чувствовал себя в храме чужим.
Когда я, примеряясь, стоял около очереди на исповедь, то внимательно наблюдал за исповедующимися. Многие пребывали у аналоя в безутешных слезах, а я, вместо того чтобы рыдать о своих собственных прегрешениях, пытался для развлечения ума угадать, какой грех они исповедовали. Самые жуткие и кровавые человеческие грехи и страсти представлялись моей развращённой душе, хотя рациональным умом я понимал, что люди, отходившие в очистительных слезах от батюшки, по большей части божьи одуванчики, которые не то чтобы человека прирезать, а и мухи не обидят.
Исповедники крестились, кланялись, целовали крест и Евангелие, благословлялись у батюшки, целуя ему руку. Крамольные мысли лезли в голову: что он этой рукой делал двадцать или более минут назад? И – неужели мне так и не удастся перешагнуть через своё брезгливое высокомерие, гордость, извращённое представление о стыде, дабы самому исповедоваться и поцеловать длань священника?
Видя светлые лица прихожан, ту воздушную радость, лёгкость, с которой они двигаются по храму, крестятся, плавно кланяются, прикладываются к иконам, подпевают хору, умиляются, плачут, благоговейно замирают при чтении Апостола и прочее, я понимал, что сильно от них отличаюсь. И дело даже не в знании молитв и хода литургии, а в чём? Они веруют в Бога, а я нет. У меня «горе от ума». Они веруют в простоте души, как дети, а я умничаю, мудрую, фарисействую.
Слова Евангелия: «Господи! Помоги моему неверию!» (Мк. 9:24) наполнились для меня практическим смыслом.
Начиная понимать всю глубину своих грехов, зная, что грех есть величайшее зло и оскорбление Господа Иисуса Христа, я
