поет в парусах,
Свежий бриз, налетая,
Волны плещут за бортом,
Ванты тихо звенят.
Хорошо кораблям,
На бескрайнем просторе,
Уноситься вперед,
За своею мечтой.
Горизонт убегающий,
Ветер и море,
И в кильватере сзади,
Пенный след за кормой
заканчивает он, и все некоторое время молчат.
– Да, красиво, – нарушает первым тишину Хорунжий. – При бризе под парусом всегда здорово, одно слово, романтика. Не то, что у нас, сирых, плывем словно в валенке. А ну, давай, тисни еще
– Можно, – улыбается доктор. – Теперь про нас, – и снова читает.
Бескрайняя Атлантика, ночь, океан.
На небе мириады звезд мерцают,
Под ними лунная дорога,
Блестит, у горизонта тая.
А посреди дороги, той,
Стуча чуть слышно дизелями,
Крадется лодка, словно тень,
Покой вселенский нарушая.
Давно видать в морях она,
Покрыта рубка ржи налетом,
Погнуты стойки лееров –
Пучин таинственных работа.
В надстройке мрак и тишина,
На мостике ночная вахта,
Команда изредка слышна,
С центрального, и вниз, обратно.
Стоим у выдвижных, молчим,
Озоном дышим, жадно курим,
Как мало нужно для души,
Подводным людям.
– Хорошо, очень хорошо, – проникновенно смотрит на майора Лунев. – Чем-то напоминает морские стихи Байрона.
– Да ладно тебе, Семен Федорович, – смущается Штейн. – Куда мне до него. Почитай нам лучше что-нибудь из Гейне.
– С удовольствием, – улыбается минер, на минуту задумывается и негромким голосом декламирует
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного -
Отдохнешь и ты.
– Здорово, всего несколько строк, а какая сила, – почему-то шепотом говорит Хорунжий. – Семен Федорович, а можно еще?
– Отчего же, можно, – отвечает Лунев, и в тиши изолятора снова звучат вечные стихи Гейне, Байрона и Петрарки.
Ночь. Мерцающие стрелки часов на переборке подбираются к трем.
Кругом спящая Атлантика и три военных человека с Музой.
А может так и надо?
Месть
Лежи, лежи, Васька, – попыхивая зажатой в углу рта беломориной и щуря от дыма светлые глаза, ласково потрепал борова по сытому загривку Витька.
–Хру-хру, –
