пролезая меж прутьев, поинтересовался Вениамин.
– Ждем, когда дойдет до кондиции, – усмехнулся джанит, охранявший решетку.
То ли он был разговорчив по природе, то ли ему было скучно стоять одному на контроле, только поболтать он был явно не прочь. Но Обвалову так и не удалось сполна насладиться беседой со словоохотливым джанитом. Услышав в очередной раз за спиной «Мув!», Вениамин улыбнулся стражу ворот, словно бы извиняясь за то, что не может задержаться подольше, и продолжил свой скорбный путь по тюремному коридору.
– Слухайте, бади, – обратился Вениамин к своим провожатым. – Мэй би, снимете с меня ринги? Руки затекли, индид.
– Мув!
Ну что за народ! С ними по-человечески, а они на тебя рычат, точно на скотину какую. Оллариушники, называется, религиозные вроде как люди. Где традиционное гостеприимство? Человеколюбие, спрашивается, где? Где, в конце концов, милость-то к падшим? Не иначе как засиделись на теплом месте, позабыли о том, что мир несовершенен и от сумы да от тюрьмы никто тебе страховку не даст.
Но, как бы там ни было, нельзя не признать, что за последние несколько лет организация пенитенциарной системы сделала огромный шаг вперед. Если в былые времена Вениамина непременно бы обыскали, раздели, обработали каким-нибудь едким антисептиком, а затем обрядили в единую для всех арестантов форму, уродливую на вид и натирающую подмышки, то теперь ему пришлось всего лишь пройти через универсальный сканер и позволить вырвать волос для генетической идентификации личности. А процесс снятия отпечатков пальцев, прежде не очень гигиеничный, свелся к тому, что Вениамин приложил ладони к экрану дактилоскопа. Поскольку ни в карманах одежды Вениамина, ни во внутренних естественных полостях его организма не было обнаружено ничего, помимо поддельного удостоверения личности, то только с ним Обвалову и пришлось расстаться. Сказать по чести, особых сожалений по этому поводу Вениамин не испытывал. Хотя он и пытался убедить джанитов в обратном, документ был подделан грубо. Зато ремень оставили – в сопроводиловке, присланной из комендатуры космопорта, о суицидальных наклонностях арестованного ничего не говорилось. А человек без ремня, со сваливающимися брюками, чувствует себя морально униженным, что, конечно же, совершенно недопустимо с точки зрения Галактической конвенции о правах разумных существ.
Пожалуй, единственная претензия, которую мог предъявить своим тюремщикам вновь поступивший заключенный, сводилась к тому, что никто не желал с ним разговаривать. Какую бы тему ни пытался затронуть Вениамин, ответом ему было либо безразличное молчание, либо односложные реплики, смысла в которых было не больше, чем в звуках сыплющегося на пол гороха.
Наиболее содержательная беседа состоялась у Вениамина со старшим надзирателем корпуса.
– Сори, я могу позвонить по интерфону или послать месидж по гала-сети? – спрашивает Вениамин.
Старший надзиратель внимательно изучает его удостоверение личности.
– Когда
