киоска, навстречу им выскочил взъерошенный бродяга и стал клянчить деньги. Ушанов кинул ему две бумажки.
– Дармоедов поощряете? – сказала она.
– Поощряю склонность к созерцанию, – ответил он.
– Опять не поняла, ну да ладно, – сказала она.
На Большом Каменном мосту они остановились. Под темным небом горел размалеванный на старости лет холодными огнями, давным-давно исхоженный вдоль и поперек, изведанный город. Огней в нем прибавилось. Может быть, он даже стал красивее. Но эта красота принадлежала другому поколению. А родной город успел состариться и подурнеть. «Нет, не объяснить, что мне здесь не нравиться, – думал Ушанов. – Самому-то не понять, чего именно теперь не хватает. Как тут объяснить кому-то…»
– Ты чего замолчал? – спросила она.
Вместо ответа он обнял ее и удивился той послушности, с которой она к нему прижалась. Рядом кто-то проходил, но он подумал: «А, черт с ними со всеми…»
Он был пьян, но не настолько, чтобы рассказать ей сейчас, что в уплывшие, затрапезные времена целовался на этой же площадке и с Танечкой, и еще с кем-то, и со своей будущей супругой. Нет их, утраченных и утерянных, – и тех, о которых сожалел, и тех, о которых не подумал бы сожалеть. Нет их, но опять есть ночной весенний город, обрамленная парапетом площадка моста и девчонка с веселыми глазами. И он подумал: «А ведь был уверен, что такого уже не будет никогда».
– Я помню, вон там, где сквер, деревянные домишки стояли, – говорил он.
– Не помню такого, – отозвалась она.
– Еще бы тебе помнить, – сказал он и после паузы добавил. – Я думал, ты мне сейчас ответишь: «Ну, так долго вообще не живут».
– Я бы так никогда не сказала.
Она жила в переулке у Павелецкого вокзала. Они прошли к ее дому через черную утробу длинной подворотни.
– У меня темно, – сказала она. – Бабушка уже месяц не встает. Мне ее кормить надо. Ну, ладно, зайдем ко мне.
Ей пришлось долго возиться с замком на ажурной решетке между коридором и лестничной клеткой и она сказала:
– Вот, дорогуша, какие заграждения. Все сделано, чтобы тебя у меня не украли.
Они вошли в небольшую, опрятно прибранную, но давно не ремонтированную квартиру. Он заговорил шепотом, а она сказала:
– Бабушка все равно ничего не слышит.
В прихожей он скинул ботинки, прошел в узкую комнату, освещенную былым, отраженным светом уличного фонаря, и плюхнулся на диван. Она повозилась на кухне и пришла к нему. Села рядом, вытянув ноги, охнула будто от усталости и закинула руки за голову. Он потянулся к ней и опять удивился послушности, с какой она к нему прижалась.
Но когда его руки стали намекать на иное, она попыталась отстраниться от него. И, бессловно извиняясь, он крепко обнял ее за плечи.
– Что ж, ваше желание обладать мною похвально, – серьезным голосом выговорила она.
– Это как-то даже двусмысленно, – сказал он.
– Возможно, – сказала она и расхохоталась.
Она перестала смеяться, поправила
