Токмо не разрыдаться! Сдюжить-перемочь. Толю Глазова также в относительный порядок привели, после чего он Прошкой занялся – на колени взял, глазки закрыл… Подул на реснички серые… Зарудный тем часом Тамару Фёдоровну умывал…
Всё. Уложили тела в могилку братнюю. Сгрудились, крестясь неистово…
– Пора, мужики, чево вошкать-та? Медлить – дела не избыть. – Сказал Иван, потом, рукой ткнув в сторону солдат, отброшенных буревалом летучим, с раздумьем-сумни-тельством добавил:
– Их, что ль, так и оставим? Не по-христьянски, болыпо…
Порешили ещё одну ямку вырыть, поменьше. Стаскали в неё трупы мучителей своих, завалили, землёй-дёрном, да чем ни попадя завалили, после же к основной яме вернулись, ещё несколько минуточек постояли, прощеваясь. Закапывать принялись. Сыпали землю – сперва, по обычаю русскому, православному(7), горсть каждый бросил, затем до лопат дело дошло. Набросали сверху бугорочек… Когда Зарудный втыкал в нахолмие сооружённый здесь же из пригнанных крест-накрест жердин крыж, то почувствовал остро: словно в живую плоть чью-то штырёк вонзает и вдвойне больно имяреку тому поскольку добивает его Иванушка, он-сам, бишь, и добивает-забивает без меры, извергу какому уподобясь… отпрянул даже… Ладони – потные… Но всё же заставил себя пересилить наваждение странное, опять за крыж взялся, надавил… Морщась, хмуря брови, досадуя… Сказал глухо:
– Таперича помянем горемычных, земля им пухом!
Мужики изумлённо уставились на Зарудного: спятил? Избёнки-т ветролом покрошил, не то что камня на камне, вообще ни хрена не оставил… Так, брос один! Тем паче – ни самогону, ни закуса!
– У Горелова поминать будем. Да. Бурелом, он, вишь, как прошёл, – стороною! Не стронул Ярки. С Елоховой заимки ажно на прииск (тот самый, «неверинский»!] подался… Не бо-ись! к утру дойдём! Али как?!!
И верно, стихия протаранила тайгу вдоль Лены, но не по самому руслу – параллельно, загубив немало веслинок-заимок одиноких, не причинив однако вреда городу.
– К утру дойдём, говорю…
И – зашагал крупно, не оглядываясь. Живые – за ним.
Страшное это было замедленное шествие. Не люди – вампиры привидённые: в кровищи, остановить которую полностью не удалось, конечно, – только не в чужеродной, но в собственной, в кровной кровушке, да в кровиночках замученных заживо, ибо воды, которую набрали-принесли с Игринки, в аккурат хватило для того, чтобы тела обмыть, о себе не пеклись. Вот и продвигались… стлались трактом, след оставляя памятный – кровяной. Тёк ручеёк, живой еле, тёк, не пересыхая… Хромая, подбадривая дружка дружку, стоном давясь, на мат-восклицания скупые, ноги едва разбитые свои переставляя, а то и приволакивая ногу-то, словно за поводырём невидимым – шаг, шаг… ещё шажок, и ещё… ну, же… ну… «за…» Не за кого!! Бобыли, бездомки, сироты в рубище шли. Вперёд, вперёд… Вперёд. Егор Перебейнос, нехристями донельзя раскуроченный, с вытекшим глазом левым, в раз дцатый схаркнул, оторвал
