слышите, родные, таким именно образом поступает он, чтобы потом убиваться, совеститься, отдавать себе отчёт: а ведь ничегошеньки не оставлю после… другим, окружающим! Ровным счётом ни-че-го, кроме неизреченной на смертном одре мудрости всепонимания позднего и невозможности, увы, всепонимание оное реализовать! И какая здесь мудрость, спрашивается? Тщета! Самообман человеческий! Последний наш самообман… Не потому ли и называется таковой: «последнее прости!»??
Сергею Павловичу пришлось даже присесть на стул «возлерояльный» – не оттого, что «в ногах правды нет» – спёрло дух. Кто сказал, что искусство приносит творцу счастье, радость? Нет, оно исступляет, делает изгоем, калекой, подчиняет своим законам и железобетонной воле, ритму самую незаурядную личность. Перемалывает талант и выплёвывает бессмертные крохи гениального… Гений – это и вовсе громадное перенапряжение нервов, это вечные тоска и одиночество, две неразлучницы-сестры, это запёкшаяся внутри тебя горечь, которую не имеешь права подсластить, ибо тогда потеряешь право творить.
Так и живи, в противном случае труд твой пойдёт насмарку, гроша ломаного не будет стоить.
Так и умри, чтобы остаться в веках.
…На сцене двое: Исполнитель и его Инструмент. Мастер и Рояль. У Сергея Павловича Бородина собственная, перед генеральной, репетиция.
Бородин…
Не в нём дело. Дело в том, что в момент какой-то из недр сознания, из сокровенных самых приделов души вдруг всплывает странное, сатанинское в чём-то наваждение: вот, мол, я, творец, создаю образы, сюжеты, гармонии, создаю их в цвете, в звуке, в камне, из слов удивительных… – ну и что? Воздвигаю над нашим, существующим, вымышленный мир (или мирок?..), но для чего? Даю-таки выход накопившимся эмоциям, хочу поделиться наболевшим, набившим оскомину… самореализоваться, воплотить себя, обессмертить жажду… грежу о том неизгладимом следе, который оставлю потомкам, шире – человечеству благодарному?! Дарую ближним, и не очень, сказочную химеру, сон наяву, ибо стесняюсь собственной переполненности, нежности, страсти высокой, стесняюсь неистового желания своего отдавать всё без остатка тем, кто вокруг и рядом и лишь с помощью творчества, искусства нахожу способ облегчить душу?? Не я, – так герои, образы мои будут прекрасными, открытыми, искренними запредельно! Мой же удел – замкнуться в кабинете, уединиться с кистью средь полей-лесов, сохранить всё, как есть и только через них, опосредованно! давать выход чувствам, идти от себя – к людям.
Но что? какая сила побуждает-таки ваять, писать, исполнять… – творить???
Эгоизм?!
Откуда в художнике уверенность в том, что искусство его – дитя творческих мук родовых, самодостаточно, совершенно, под стать шедеврам невымышленным той же природы вокруг? А не скрадывает ли он истинный плеск волны, говоря, что плеск оный – утомлённый, тихий, обещающий, того хлеще – сладкозвучный? Не притушёвывает ли (вольно-невольно?) румянец
