Это ты виновата! Слабовольный я, что вчера позволил ей насмехнуться над собой, своей слабостью. Видите ли, выпить мне нельзя. Так! Как я мог забыть! Отец ей дает почти столько же денег, сколько и мне. Так вот что ты хранишь в этой шкатулке. Безвкусица. А еще повторяешь: «Не трогай, это мамина шкатулка». Как бы не так! Ты у меня дождешься. Я ничего тебе не сделал, но сделаю, определенно! Ты не смеешь смеяться над моими слабостями. Я силен, еще как силен. А ты все подмигиваешь мне, нарываешься, испытываешь терпение. Да мужчина я или нет! Сильный, уверенный, надежда отца».
Несмотря на поздний час, на Невском сновали извозчики, лошади тяжело дышали, выдыхая клубы пара.
«Такое раздолье, дышать свободою можно, вот же она вокруг, сколько хочешь, бери. А там – дома отец со своими вопросами, сестрица с ее вопрошающим взглядом и жеманным уловками. Так и пытается меня свести с ума, выставить слабым, безвольным. А я не таков! И Велицкий, плут, считал меня ниже себя, чувствовал свое превосходство. Уже не чувствует. Как это было нелепо! Почему я до сего момента терпел? И как…»
– Смотри, куда прешь! Ишь, нашелся! – извозчик одернул лошадь, посмотрел на шатающегося Андрея и перекрестился.
До дома оставалось немного. Иногда Андрей оборачивался – ему чудилось, будто собственная тень покачивается, и это не тень, а его сестра что-то шепчет и качает головой. Андрея немного тошнило.
«Слабовольный, значит? Значит, слабостей быть вообще не может? Не верю, не верю тебе! И отец не поверит. Не придумывай, не воображай ничего. Ты – моя. Думаешь, я, терпя все это, буду сходить с ума и молчать, выставлять себя недалеким, слушаться тебя, чтобы не выводить из себя отца? Нет, поверь, этому нужно положить конец!»
У каждого из нас случаются временные помутнения рассудка: все будто бы оборачивается против нас и после какого-то неприятного случая, мелочной ссоры, не заслуживающей внимания, мы на несколько секунд вскипаем, даем волю эмоциям, даем отдохнуть разуму. Это похоже на песочные часы. Если их перевернуть, они суетливо, но неизбежно начнут отсчитывать песчинки и, в конце концов, отсчитают их до последней. И не успокоятся, покуда все песчинки не окажутся в нижней чаше. Но не переверни мы их, не выведи из равновесия – не были бы они песочными часами и часами вообще. Была бы бесполезная, никому не нужная штуковина, пылящаяся без дела на полке. Так и мы были бы совершенно незаметными, нижайшими и такими же бесполезными без своих эмоций, их всплесков и столь же стремительных успокоений. И снова эмоций. И следующих за ними успокоений.
На этом пути встречаются препятствия, коих не бывает на пути песчинок в часах из верхней чаши в нижнюю. Разве что, если какая-нибудь песчинка столкнется с другой, и они ровными, отполированными природой гранями сомкнутся и перекроют узкую часть, через которую стремится поток песка. Но и тогда любое колебание восстановит справедливость – и можно надеяться, что эти две неравнодушные друг к другу песчинки навсегда потеряются среди множества себе подобных.
Человеку
